Оля, ученица художника, та строгая девушка, которую Прасковья Евграфовна встретила в коридоре, уже несколько раз заглядывала в мастерскую и, удивленная тем, что старушка прошла-таки к художнику и. кажется, чем-то заинтересовала его, деликатно прикрывала дверь.
— Оленька! — вдруг окликнул ее Каштанов, когда девушка вновь заглянула в дверь. — Заходите же. Что вы носик свой нам показываете в щелку. — И добавил с улыбкой: — Вот Прасковья Евграфовна тут внесла поправку. Прикройте-ка это полотно. Пусть подсохнет пшеница, тогда мы за нее возьмемся.
Каштанов зашагал по мастерской. Оля, укоризненно поглядывая на старушку, застучала каблуками по полу, отодвигая мольберт за ширму.
— Заговорила я вас, от работы отрываю. — Прасковья Евграфовна торопливо поднялась с дивана. И, словно считая вопрос с портретом окончательно решенным, спросила:
— Приходить-то когда, Владимир Владимирович?
— Что? — рассеянно спросил Каштанов.
Дельные замечания старой колхозницы о картине увлекли художника, заставили забыть обо всем.
— Говорю: когда приходить? — спокойно сказала она. — Я расскажу о Павлуше. Подробно расскажу.
Каштанов растерялся.
— Видите ли, Прасковья Евграфовна, без фотокарточки ничего не получится. Сами понимаете…
Прасковья Евграфовна испуганно поджала губы. Дрожащими руками она завернула в платок орден и письмо, прижала сверток к груди и молча направилась к двери.
Художник, чувствуя себя виноватым перед ней, быстро заговорил:
— Вы не сердитесь, Прасковья Евграфовна. Постарайтесь отыскать где-нибудь фотокарточку сына. Тогда— другое дело.
— Где же ее найдешь?.. — тяжело вздохнула Полегаева. — Видно, никто не может помочь моему горю.
— Извините, Прасковья Евграфовна, ничего не могу сделать, — оправдывался Каштанов. — Очень сожалею, сочувствую вам всей душой, но в каждом деле есть пределы, перешагнуть которые невозможно. Со слов портрета не напишешь.
Каштанов проводил ее, пожал руку, извинился еще раз и сказал на прощанье:
— Если найдете где-нибудь фотокарточку Павла, обязательно сообщите мне…
Потом Каштанов долго стоял у окна. Чувство досады, неудовлетворенности угнетало его. Художник хмурился, барабанил по стеклу пальцами.
В этот день он уже не смог продолжать работу и раньше обычного уехал домой.
На следующий день художник отправился в мастерскую с твердым решением закончить свою картину.
Надевши халат, он взял палитру, смешал краски, подсел к мольберту, но только взглянул на полотно — сразу же вспомнил Полегаеву и ее сына. Каштанов сделал несколько мазков, нахмурился и положил кисть. В памяти всплыли подробности письма адмирала к матери Павла… И вдруг ему отчетливо представилось бушующее море, корабль, охваченный пламенем, и комендор Полегаев Истекая кровью, стиснув зубы, он бьет, бьет по врагу, а за его спиной берега родины, поля и леса, село, где ждет его с победою старушка мать, город, где в ту осень, согревая дыханием озябшие пальцы, Каштанов рисовал военные плакаты…
И Каштанов вдруг почувствовал, что не имеет права отказать Прасковье Евграфовне, не может разрушить ее великую веру в искусство. Он во что бы то ни стало должен написать портрет Павла Полегаева.
Художник встал, нервно прошелся по мастерской, взглянул на часы: где же Оля?
Девушка пришла через несколько минут, весело поздоровалась.
— Опаздываете, Ольга Николаевна, — недовольно сказал Владимир Владимирович. — А я жду вас.
— Извините, Владимир Владимирович, но я всегда прихожу в это время, — возразила удивленная ученица. — Теперь буду раньше приходить.
Каштанов забарабанил пальцами по стеклу.
— Вы не запомнили, из какого она колхоза?
— Кто? — спросила ничего не понимавшая Оля.
— Прасковья Евграфовна Полегаева.
— A-а, та, что приходила насчет портрета?.. Я не спрашивала, откуда она.
— Нужно спрашивать. Вообще впредь интересуйтесь людьми.
— Хорошо, Владимир Владимирович, буду интересоваться, — ответила Оля, надув губы.
— Наведите справки о Прасковье Евграфовне, узнайте ее адрес сегодня же.
Написать портрет Павла Полегаева оказалось гораздо сложнее, чем предполагал художник. Тех скудных сведений о внешности Павла, которые он получил от Прасковьи Евграфовны, встретившись с ней в ее селе, было далеко не достаточно. Каштанов списался со штабом флота и даже разыскал адмирала, приславшего письмо матери моряка, но, кроме новых подробностей его подвига, ничего не узнал.
