"И наши куреневцы - не хуже других, - медленно плыли мысли у Миканора. - И с нашими можно рабртать... Только бы поднять да повести. А так они пойдут... Люди как люди... Ничего, мы еще покажем с этими людьми!.."
Он весело стряхнул сонливость, вскочил на ноги, - Так, может, передохнули уже?
- Передохнули, - встал и Чернушка. - Можно ехать.
За ним начали подниматься и остальные.
Почти две недели день в день собирались куреневцы на гребле. Копали канавы, таскали хворост, возили, разбрасывали землю. В конце второй недели гребля измерялась уже не десятком-другим шагов: без малого на версту, среди болотного ольшаника, березняка, сизых зарослей лозняка, напрямую пролегла желтоватая твердая полоса, по которой так легко, так радостно было и идти и ехать.
Дни эти были чуть ли не самыми хлопотливыми - и, может, самыми счастливыми - в жизни Миканора. Еще бы недельку-две - и оба конца гребли могли б сойтись, - они были как две руки, что вот-вот должны были соединиться. Но именно в это время жизнь на гребле стала быстро замирать.
Что ни день рабочее напряжение спадало и спадало, все меньше и меньше приходило людей на греблю. Люди жили другими заботами.
И как ни жалел Миканор, этого никак нельзя было изменить: наступал сенокос. А там не за горами было и жниво: значит, замирала работа на гребле не на день, не на два - надолго.
Замирала, и ничего нельзя было поделать, - надо было и самому идти косить. Косить и ждать, когда снова можно выкроить время для гребли, долго ждать. До поздней осени, до зимы.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Шел август. Дни стояли знойные, небо казалось удивительно высоким, безграничным, солнце сверкало искристым кругом. Трава на влажных опушках, заросли кустарников на подсохших приболотьях, осины возле цагельни буйно зеленели, были в самом расцвете. Опушки, полянки полны были неугомонным озабоченным гулом, звоном бесчисленного множества мелких насельников хорошо прогретой земли. Звон этот и многоголосый птичий щебет в щедрых, пронизанных солнцем зарослях переплетенных ветвей и листвы воспринимались тут чудесной августовской песней.
Поле жило уже иным настроением, наводило тихую, щемящую грусть. Грусть вызывало не только то, что нивы пустели, что во всем чувствовалось недоброе, гибельное дыхание приближающейся осени. Признаки увядания там и тут заметно пробивались и в лесу. Чахлые редкие суслоны, недружно встававшие под печальные, похожие на тихое причитание, песни жней, были как странные приметы призрачности человеческих надежд. Сиротливые суслоны эти как бы говорили: вот все, на большее не надейтесь, большего не будет, это все, чем могла отплатить за труд скупая на отдачу здешняя земля...
Пела, дожиная полоску, и Ганна, которой время от времени помогала, подтягивала мачеха.
- Да перестаньте вы, - не выдержал Чернушка. - Как на похороны собрались!..
- А не нравится, так не слушал бы, - ответила, вытирая с горячего лица пот, мачеха. - Денег не просим же!..
- Денег... Да если бы деньги были, то не пожалел бы, заплатил, чтоб не выли, помолчали... И так тошно, а тут - как на похоронах!..
Видя, что мачеха перестала жать, Ганна положила горсть бледных, чахлых стеблей на развернутое перевясло и тоже выпрямилась. Минуту стояла так, прямая, неподвижная, в выцветшем платье, с подоткнутым фартуком, с платочком, козырьком надвинутым на брови, - ждала, когда .перестанет ныть, отойдет одеревеневшая спина. Стояла, ничего не видела, ни о чем не думала, жила тихой радостью: можно немного передохнуть. Потом, когда села на сноп, почувствовала, как щемит уколотая на стерне нога возле щиколотки, выпрямила ее, смуглую, до черноты загорелую, расписанную до колен беловатыми царапинами с запекшимися пятнами крови, послюнявила палец и приложила к ранке. Посмотрела на руки - они тоже были черные, с такими же царапинами и следами укусов слепней.
В голове еще стоял шорох ржаных стеблей, мерное жиканье серпа. Устало щурясь от слепящего солнца, она перевела взгляд на поле: будто впервые заметила, как пусто стало вокруг в последние дни. Торчат редкие суслоны, кое-где виднеются подводы. На одни укладываются снопы, другие, переваливаясь с боку на бок, как желтые жуки, тянутся к Куреням.
