"Меду, видно, хочет попросить! Чай подсластить, скажет, или еще что придумает", - насторожился, неприветливо следил за Ахремом Василь. Но тот свернул на другое, главное, судя по тому, как он серьезно заговорил:
- Землю переделять хотим... Может, слышал?
- Слышал...
- Чтоб по-людски было. А не так, как досель...
- Давно бы пора!
- А когда было собраться? Так на воскресенье и надумали... Я вот думаю, что тебе надо прийти. Матка все же, что ни говори, женщина. Или, может, Денис пускай придет?..
- Я приду, - твердо сказал Василь.
- Ну вот и хорошо. - Грибок уже собрался идти, но остановился. - Я об этом начал оповещать еще позавчера.
А тебя что-то не видел. Так ты не обижайся, я это без хитрости... Так, говоришь, нет меду?
- Нет. Дед недавно смотрел.
- А может, есть немного? Хворает мальчонка у меня.
Полакомиться бы ему. Может, поправился бы скорее...
- Нету...
- Ну коли нет, так нет... - виновато произнес Грибок и подался на дорогу за гумнами.
"Берут завидки на чужие пожитки! Меду захотел! - подумал неприязненно Василь. - Ага, жди!.. Издаешься вам всем!.." Василь тут же рассудил, что, может, немного и надо было бы дать меду, а то вдруг Грибок обидится за отказ и, лихо его возьми, обделит, нарезая землю. Как-никак в комитете этом...
- С кем ты там говорил? - встретил его дед Денис, когда Василь вошел во двор.
- Да Грибок...
- Чего он?
- Собрание, говорит, будет про землю... И меду просил.
Для дитя, - мол, хворый...
- Хворый? Надо бы дать ложку.
- Дать! Издаешься каждому! А что на базар повезем, за что хлеб купим?
Дед не стал возражать: Василь в доме становился как бы старшим по чину, хозяином, забирал власть.
Когда Василь, поужинав, встал из-за стола, мать заботливо посоветовала:
- Свитку возьми. Дождь собирается.
- На холод повернуло, - отозвался Денис. - Дождя не должно быть... А свитку надень...
Василь набросил свитку на плечи и вышел из хаты. На дворе было темно, пасмурно и холодно, с ближнего болота несло гнилой сыростью.
Ганна пришла на заветное местечко у изгороди в аккуратной домашнего сукна жакетке. Василь уже не раз про себя отмечал, что она прихорашивается, идя на свидание, и это его наполняло гордостью. Старается понравиться ему, старается, как перед настоящим кавалером...
Василь хотел обнять ее, прикрыть свиткой, но она уперлась руками, отстранилась и долго стояла одна. Влажный ветер с болота трепал ее волосы, она время от времени поправляла их рукой. Жакетка, видно, грела плохо, Ганна мерзла, но не признавалась в этом. Она сильно озябла и, когда Василь снова привлек ее к себе, не сразу перестала дрожать.
Вместе было тепло и хорошо. Василь слышал, как трепещет, бьется возле его руки Ганнино сердце...
Обнимая ее, Василь мечтал:
- Чтоб с того куска, что возле цагельни, досталось. Вот бы надел был!.. Меду продал бы, семян купил бы отборных...
Поглядели бы!
- Любишь ты хвалиться!
- А чего ж! Может, не веришь?
- Да нет, может, и верю! Если не врешь, то, видно, правда.
- Правда. - Он добавил убежденно: - Со мной не пропадешь!
- Уга. Ты ж еще и не говорил, что хочешь взять меня!
- А чего говорить? И так видно.
- А я думала, не на Просю ли горбатую поменять собрался! Молчит и молчит!
Василь озабоченно, по-хозяйски, степенно признается, делится с Ганной:
- В хате - холодно, тесно. Стены прогнили... Не хата,
а просто гроб...
- . Что гроб, то гроб...
- Хочу зимой немного лесу купить. Думал, куплю больше, за мед. А тут жито пустое. Мед надо менять на хлеб...
Ну, да в этот год немного, немного - в следующий...
Где-то протяжно, по-волчьи тоскливо, завыла собака. Ганна тревожно притаилась:
- Как воет... Аж страшно. Словно к покойнику...
- Сказала.
Ганна долго не могла успокоиться. Василь обнимал ее, неуклюже, тяжелой рукой гладил упругое плечо, спину. Вдруг слух его уловил шарканье шагов неподалеку, и он, не отпуская Ганну, оглянулся. К ним от кладбища, вдоль изгороди, приближался в темных сумерках человек. За ним Василь увидел еще двоих.
Они подошли и остановились, всматриваясь.
- Ишь, прилипли! - недобро сказал первый.
Второй грубо, будто приказывая, бросил:
