Среди знакомых фигур наших бойцов мы сразу заметили нескольких новичков, одетых в одинаковые черно–синие куртки десантников. Один из них шагал рядом с Гончаруком. Когда подошли, Гончарук доложил о выполнении задания: взрывчатку принесли, никаких происшествий по пути не было. И, отступив на полшага, вполоборота к своему спутнику, представил его:
— С нами прибыл товарищ Черный, заместитель Бати.
Он и на самом деле был черным — молодой, хорошо сложенный брюнет с правильными чертами смуглого лица и густыми бровями. И новенькая десантка с цигейковым воротником, и добротные сапоги — все на нем было хорошо пригнано, ладно сидело.
Здороваясь, он представился четко, по–военному:
— Капитан Черный!
— Майор Бринский, — ответил я, пожимая его руку. — Откуда?
— С Большой земли… А точнее — недавно из Москвы.
По правде сказать, вопрос был лишним, так же как и ответ: слишком уж выделялись чистые костюмы десантников среди разношерстной и поношенной, видавшей всякие виды одежды наших партизан.
Возвращение связных с центральной базы всегда было для нас радостным событием, а теперь особенно: прилетел человек из Москвы, привез радиостанцию, литературу, свежие газеты, а главное, сам он расскажет, что творится за линией фронта, как живут наши советские люди.
В тот же день вечером Черный провел беседу с партизанами о положении на Большой земле и на фронтах. Казалось, конца не будет вопросам. Говорили обо всем, любая мелочь была для нас интересной, дорогой, важной. Подумать только: ведь мы больше года находились во вражеском тылу.
Иногда бывает, что старший начальник или его представитель, прибывая в часть, сразу начинает искать недостатки, вмешиваться в работу, отдавать всякие приказания и распоряжения от имени командования, подчеркивая свое начальническое «я». Кое‑кто из моих помощников ждал этого и от Черного. Капитан Анищенко так и сказал:
— Будет теперь показывать нам свое превосходство. Мы — окруженцы, а он — представитель Москвы. Только мешать будет.
Наблюдательный Анищенко первый высказал предположение, что Черный не настоящая фамилия, а просто кличка.
Однако опасения Анищенко не оправдались. Иван Николаевич никому не мешал, «не строил из себя представителя центра», а как‑то незаметно, весело и просто вошел в наш круг. Партизаны полюбили его за неизменную жизнерадостность, за остроумные рассказы и за то, что он не чуждался нехитрых наших развлечений, садился с бойцами, как равный с равными, играть в домино «на высадку». Часто можно было видеть Черного окруженным партизанами возле костра или в землянке. Казалось, что он кроме указаний центра привез с собой неисчерпаемый запас уверенности, бодрости, веселья, которые так необходимы были в это трудное время. Что греха таить: некоторые партизаны очень тяжело переживали наши неудачи на фронтах и нередко бывали в плохом настроении.
Черный оказался хорошим затейником и организатором. В лагере появилась гитара, и в свободное время Вася Гусев, перебирая струны, выводил негромким и мягким тенорком:
Василечки, василечки,
Голубые васильки…
Потом принесли гармонику. Анищенко играл саратовские частушки.
Очень скоро даже самые недоверчивые убедились, что Черный приехал к нам не за тем, чтобы инспектировать, а за тем, чтобы работать вместе с нами.
Ознакомившись с нашей работой, Иван Николаевич сказал:
— Подрывники работают отлично, есть чему поучиться и другим отрядам, а вот с разведчиками дело обстоит хуже. Давайте я займусь с ними.
Подобрал группу способных к этому делу людей и начал проводить с ними занятия. Так в лесу появилось нечто вроде школы разведчиков. Не ограничиваясь общими занятиями, Черный работал с каждым в отдельности, учитывая индивидуальные качества и возможности своих учеников. Силачей — Гальченко, Цимбала, Новикова, Шелестова готовил к захвату «языков». Самых молодых — почти мальчиков — Колю Голумбиевского и Ваню Белоруса учил маршрутной разведке: ходить по населенным пунктам, занятым фашистами, и все видеть, узнавать и запоминать, т. е., не вызывая подозрений, собирать сведения о противнике. Вскоре Коля и Ваня зарекомендовали себя способными разведчиками, и не только как маршрутчики.
