Пастор закрыл глаза и кивнул головой.
— Говорят, у вас при церкви живёт старый садовник с женой?.. Нельзя ли, сэр, попросить их…
Пастор продолжал стоять с закрытыми глазами.
— Очень хотелось, чтобы об этом знали только я и моя жена… Она с исключительным благородством отнеслась к рождению этого ребёнка. И мой долг оградить её от страданий, так сказать, от излишней гласности…
— Хорошо, мы сделаем всё, как вы желаете, — ответил пастор. — Прошу вас, подождите минутку.
Вскоре он вернулся в сопровождении престарелой четы — садовника и его супруги. Все вместе они прошли в церковь. Старуха держала ребёнка над купелью. Ей очень хотелось сказать Дугу, чтобы доставить ему удовольствие: «Вылитый папочка!» Но, хотя на своём веку она перевидала немало безобразных младенцев, такого, право…
Его записали под именем Джеральд Ральф.
— Рождённый от?..
— Дугласа Темплмора.
— И?..
— У матери нет фамилии. Она туземка из Новой Гвинеи. Её зовут Дерри.
«Так вот почему он такой…» — подумала старуха.
Склонившись над книгой записей, пастор долго вертел перо в руках; он словно онемел, не зная, на что решиться. На сей раз он не сумел скрыть сурового осуждения, отразившегося на его лице. Наконец он записал в книгу, повторяя вслух каждое слово:
— …и от женщины… туземки…
Потом попросил расписаться Дугласа, крёстного и крёстную. И молча закрыл книгу. Дуглас протянул ему пачку банковых билетов:
— На ваши благотворительные дела.
Пастор всё так же молча и степенно наклонил голову.
— Теперь мне придётся, — начал Дуг, — зарегистрировать его рождение в мэрии. Свидетелей у меня нет. Нельзя ли попросить вас ещё…
Старики взглянули на пастора. Видимо, его ответный взгляд не выражал прямого запрещения.
— Что ж, мы согласны… — сказала женщина, и все втроём они вышли. У старухи на языке вертелись десятки вопросов, но она не решалась задать их вслух. Она по-прежнему несла на руках спящего ребёнка. И старалась представить, какое лицо будет у этого мальчугана, когда он подрастёт. Она уже видела его в public school[16], видела, как издевается над ним детвора. «Бедный малыш, придётся ему горя хлебнуть…»
В мэрии дело тоже не обошлось без осложнений. Клерку, по его словам, никогда ещё не приходилось записывать ребёнка, «рождённого от неизвестной матери»! Он упрямо твердил:
— Английским законом это не предусмотрено…
Дуг терпеливо разъяснял:
— Но ведь ребёнок существует? Вот он, перед вами…
— Да…
— Если бы у него не было законного отца, ведь вы бы его всё-таки записали: рождение любого ребёнка должно быть зарегистрировано.
— Верно. Но…
— Эти люди подтвердят, что он родился у меня в доме, в Сансет-коттедже, что он крещён и носит мою фамилию.
— Но мать-то, чёрт возьми! Она же была там, когда его рожала! Должна же она существовать, должна же она быть известна, имя-то хоть должно у неё быть!
— Я уже сказал вам: зовут её Дерри.
— Этого недостаточно для записи гражданского состояния!
— Но нет у неё другого. Я же вам говорю: она туземка.
Из этого изнуряющего состязания на выносливость Дугласу удалось выйти победителем. Клерк сдался; в конце концов он записал: «Мать — туземка, известная под именем Дерри».
Дуг поочерёдно пожал руки всем присутствующим, щедро расплатился со «свидетелями», взял ребёнка и направился в Сансет-коттедж.
До самого вечера Дуглас и Френсис сидели у колыбели спящего ребёнка и не отрываясь смотрели на него. Чтобы придать себе мужества, молодая женщина старалась отыскать на маленьком красном личике признаки его животного происхождения. И, конечно, их было немало. Не говоря уже о слишком высоко посаженных ушах, у него был очень покатый лоб с зачаточным костным гребнем, выступавшим под кожей, а маленький, выдающийся вперёд рот придавал его лицу сходство со звериной мордочкой. Чрезмерно развитая нижняя челюсть со срезанным подбородком образовывала вместе с челюстной костью мощный выступ, шеи у него почти не было, и поэтому его плечи, казалось, почти срослись с основанием черепа. И хотя Френсис старалась сосредоточить всё своё внимание на этих признаках, она никак не могла отделаться от ощущения, что перед ней ребёнок. Дважды он просыпался, кричал, плакал: маленький язычок дрожал в его широко открытом ротике. Он двигал своими крошечными ручками с розовыми ногтями. И Френсис, чувствуя, как мучительно сжимается у неё сердце, дала ему бутылочку с молоком. Ребёнок жадно засосал и вскоре уснул.
