Она не в силах вынести их взгляд. Как можно пережить это — что их смерть коснулась и тебя? Что сделать, чтобы стать одной из тех, ради кого они умерли?
«И ради меня тоже?» — опять спрашивает она.
Но они всякий раз отвечают ей одно: конечно, и ради нее тоже. «Ради всех людей на свете», — отвечают они.
Чего же они хотят?
Чтобы жизнь людей стала чище. А для того чтобы она стала чище, нужно, чтобы каждый стал свободным, правда? Что может сделать каждый, чтобы мир сделался чище? Стать свободным?
И она? Она тоже?
Ведь они хотят, чтобы она тоже сумела стать свободной?
Их воля воодушевляет Берту, и лицо ее сияет.
«Но как?» — спрашивает она.
Она не знает, как стать свободной. Существует ли для каждого свой особый способ? Ведь каждый связан на свой особый лад!
Теперь она переступает порог того, что знаменуют собой мертвецы. К тому новому знанию, которое она получила от них, присоединяется, выйдя из тайников, такое же знание, которое сложилось в ней самой за те десять лет, что она отказывала Эн-2. Это знание она получила от них, а может быть, нашла его в себе. Она может научиться и у них и у себя самой, как стать свободной.
Для каждого свой особый способ?
«Есть одно-единственное слово», — говорит ей старик.
«Скажи, какое слово, — говорит Берта. — Оно развязывает все путы?»
«Да, все путы».
Все путы можно развязать одним-единственным словом? Это ли хочет сказать старик? Но чьи путы развяжутся? Те, что связывают сыновей с отцами? Или отцов с сыновьями? Или братьев с братьями? Это слово развяжет все путы, связывающие людей между собой, и даст им одну-единственную связь — связь через правду. Это ли он хочет сказать?
«Я знаю, что ты говоришь, — шепчет Берта, — я знаю».
Он хочет сказать, что это слово даст людям одно: все, что они ни станут делать, будет правдиво. Разве не это он хочет сказать?
Берта глубоко дышит. Она думает о глазах старика: они прикрыты веками, но ей кажется, что они должны быть синими.
«Что же это за слово?» — говорит она.
«Что за слово? — говорит старик. — Ты еще спрашиваешь?»
Старик обращается к другим мертвецам. «Они думают, — говорит он им, — что нужно какое-то слово».
«Значит, не нужно даже слова? — спрашивает Берта. — Это такое слово, что его не следует произносить?»
На этом Берта останавливается, никто больше не отвечает ей, она оборачивается и ищет в толпе, где же Эн-2.
Эн-2 поставил велосипед педалью на тротуар и подбежал к ней.
Но Берта, едва заметив его, еще быстрее двинулась навстречу, продираясь сквозь толпу.
— Знаешь, что можно подумать? — сказал Эн-2.
— Что?
— Что меня к тебе приворожили.
— И меня к тебе. Разве не так?
— Это нас и связывает.
— А разве между нами есть что-нибудь еще?
— Сдается, что есть.
— Что же?
— Что я всегда встречаю тебя, когда дохожу до предела.
— Как до предела?
— Когда хочу погибнуть.
Берта неотрывно смотрела на него, глаза у нее были такими же, какими она вглядывалась в убитых.
— Ты хочешь погибнуть?
— Сейчас? — спросил Эн-2. — Сейчас совсем наоборот. Вот это и кажется мне колдовством. Что как только я дохожу до предела, так обязательно встречаю тебя, и все становится наоборот.
— Каждый раз, когда ты меня встречаешь? И так всегда было?
— Почти каждый раз. Как будто то самое колдовство, которым меня к тебе приворожили, посылает мне тебя, чтобы я мог начать все сначала.
— А до этого тебе хочется погибнуть?
— Да, погибнуть с теми, кто гибнет у меня на глазах. Перестать сопротивляться.
— Но почему? — воскликнула Берта. — Ведь никто не гибнет! Где ты видишь погибших?
— Я знаю. Когда ты со мной, мне кажется, что ничто не погибло.
— Почему же ты меня не ищешь? Почему ты никогда не хочешь отыскать меня? Почему ты не искал меня все эти дни? Как ты можешь меня не искать?
— Тебе хотелось, чтобы я тебя искал?
— Я каждый день приезжала в Милан.
— Ждать, что я тебя отыщу?
— Что ты меня отыщешь, позвонишь мне. Я сама тебя искала.
— Искала меня?
— Я и сейчас тебя искала. А что я тут делала, по-твоему? Искала тебя.
Они медленно побрели прочь от площади по бульвару, который ведет к Римским воротам; она шла об руку с ним, как шла уже много-много раз, а он вел велосипед за руль.
