— Сбежала, ну и черт с тобой! Нужна ты мне больно!.. Сломай себе руки и ноги! К чертям собачьим! — проговорил он, притворно усмехаясь и плюя на стены. — Велика беда. Подумаешь! Хе-хе-хе…
Он взглянул на ребенка.
— Да, но что же делать с байстрюком? Как быть с этим выродком?
С минуту он размышлял, разговаривая с самим собой:
— Знал бы я, где она, подкинул бы ей ребятенка под дверь: на, мол, тебе твое сокровище!..
Скверная мысль пришла в голову Боруху. Он крепко закусил верхнюю губу. Нос его побледнел, руки задрожали… Он подошел к ребенку. Мальчишка лежал, скинув с себя ножкой грязную тряпку, засунув ручонку в рот. Его глаза кому-то улыбались, а складки у губ кого-то напоминали, какого-то давнишнего знакомого, которого Борух, несомненно, видел, но не помнит, когда и где.
Он отвернулся от ребенка, кое-как напялил шапку и вышел на улицу, заперев за собою дверь.
Едва он отошел несколько шагов, как почувствовал беспокойство. Ему казалось, что он слышит плач ребенка, виделось, как тот сучит ножками и о чем-то просит… Борух не мог идти дальше, сплюнул…
— Эх, поймать бы ее… Взял бы эту стерву за глотку и душил бы, душил до тех пор, пока язык не высунет!..
Он зашел в лавчонку, купил какое-то печенье и вернулся домой.
Мальчик лежал, как прежде, скинув с себя тряпку, все с той же ясной улыбкой на губах, напоминавшей Боруху мать ребенка…
— Ах ты, чтоб тебя!.. Ничего ему не сделается, выродку ее!
Он снова вышел из дому. Но далеко отойти не мог: его все время преследовал плач ребенка. Несколько раз повторял он себе: «Ничего с ним не станется, с ее байстрюком!» Но шагнуть вперед не мог, сердце ныло, ныло… Он стиснул кулаки и опять вошел в дом.
На этот раз мальчик плакал громко, затяжным детским плачем и звал: «Мам-ма, мам-ма, мам-м-м-ма!»
— Маму еще зовет! Иди ищи свою маму, шлюху! Холера ее побери, где она там!.. Ищи ее, свищи!..
Борух взял ребенка на руки.
Мальчик доверчиво прильнул к нему и ртом что-то искал… К лицу, к рукам припадал… пытался сосать…
— Ах, чтоб ее холера забрала! — проклинал Борух и гладил щечки и спинку ребенка. — Помолчи, Шлемочка, тише, прошу тебя… Ну, пожалуйста!..
Но мальчик, не переставая, искал губами, размахивал ручонками, качал головой, точно силясь что-то сказать… Отец еще крепче прижал его к себе, нашел на печке немного холодного молока, накрошил в него печенье и стал кормить малыша из ложечки. Шлемочка ел, а Борух говорил ему:
— Кушай на здоровье, прошу тебя… Мама твоя, черт бы ее взял, бросила тебя… Собака и та щенят не бросает, а эта хуже собаки… Кошка и та не покидает своих котят, а эта хуже кошки… Молчи… Я тебя не брошу, чтоб я так жил!..
Когда ребенок успокоился, Борух завернул его в платок и вышел с ним на улицу.
Пришел на базар, к рундуку Крадника. Там подняли шум: «Колак ходит с ребятенком!»
Крадник подозвал его:
— Где это ты парнишку подцепил?
Крадничиха вскочила, подбежала к Боруху, несколько раз вытерла фартуком лицо, рассмеялась и стала похлопывать мальчонку по пухлой ножке:
— Колак, ведь это же твой! Чтоб ты так жил! А глазенки у него… Готова поклясться, что это от той самой… от Марины толстоносой: носик у него точно такой, чтоб ты так жил! Ребенок — игрушка! Дай-ка его, дай сюда!
Она взяла младенца и стала подбрасывать его на руках, приговаривая:
— Вот так, бутуз этакий! Вот так…
Сам Крадник, однорукий «учитель» карманников, не спеша поднимается с места, подходит, разглядывает малыша и, хлопая Боруха по плечу, говорит:
— Ничего, парнишка ладный… Ловко будет в слуховые окошки пролезать! Мать-то кто?
— Провались она к дьяволу, где бы ни была! Удрала ночью, подсвечники унесла!..
— А ребенка бросила?
— Бросила.
— Гм-м! Нехорошо… скверно… — говорит старик, почесывая голову.
Приходит молодой Крадник и говорит, обращаясь к Колаку:
— Ничего, придется тебе «работу» отставить. Нянькой заделаться… Сыграла она с тобой шутку, — ловко!
— Пускай твои мозги за меня не сохнут! Бог, говорят, — отец, а Колак — это Колак!
Борух взял ребенка на руки и пошел по городу. Ему казалось, что люди глядят ему вслед, тыкают пальцами и смеются над ним.
Он остановился возле одной из лавок и прокричал:
