На старом Востоке все возможно, как скажет Лоти. И Флобер в своей любви к непривычным ощущениям зайдет достаточно далеко, что он не преминет объяснить своему другу Буиле. «Здесь это очень распространено. В своей склонности к содомии признаются и говорят за гостевым столом. Лишь иногда немного запираются, за что их все ругают и, в конце концов, добиваются признания. Путешествуя ради углубления наших познаний и по заданию, которое дало нам правительство, мы считали своим долгом испытать на себе такой вид плотской любви. Возможность еще не представилась, но мы все же ее ищем. Это практикуется в банях. Баню снимают (за пять франков, куда входит плата за массажистов, трубку, кофе, белье) и развлекаются с мальчиком в одной из комнат. Ты, впрочем, вряд ли знаешь, что все мальчики из бань — педерасты. Последние массажисты, которые приходят натереть вас, когда все закончено, обычно симпатичные молодые люди. Мы заметили одного такого в заведении, расположенном неподалеку от нас. Я снял баню для меня одного и отправился туда. Чудак в тот день отсутствовал! Я сидел в парильне в одиночестве, глядя, как за витражами на воде сгущалась темнота; повсюду текла горячая вода; толстый, как вол, я думал о множестве разных вещей, пока все мои поры не открылась. Это очень приятно и навевает нежную грусть, принимать вот так баню в одиночестве в этих сумрачных комнатах, где малейший шум отдается, словно пушечный залп, пока голые келлаки перекрикиваются друг с другом и когда они щупают и переворачивают тебя, как бальзамировщики, которые готовят покойника к могиле. В тот день (позавчера, в понедельник) мой келлак натирал меня нежно; дойдя до моих нежных мест, он приподнял мои яички, чтобы почистить их, и принялся правой рукой тереть мой член; когда же из меня изверглось семя во время одного из натяжений, он склонился к моему плечу, постоянно повторяя «бачи, бачи» (что значит «чаевые, чаевые»). Это был мужчина лет пятидесяти, недостойный, отвратительный. Представь себе мою реакцию, а еще эти «бачи, бачи». Я слегка оттолкнул его, говоря «лах, лах», т. е. «нет, нет». Он подумал, что я сержусь и сделал жалостливую мину. Тогда я слегка похлопал его по плечу, повторяя при этом более мягко: «лах, лах». Тогда он улыбнулся, и его улыбка говорила: «Ты все же свинья, но сегодня ты думаешь, что не хочешь». Что до меня, то я хохотал во весь голос, что тот потешный старик. Свод комнаты с бассейном резонировал в темноте. Но самое смешное началось потом, когда из моего кабинета, завернувшись в простыни и покуривая наргиле, я время от времени кричал драгоману, оставшемуся в проходной комнате: «Ну что, Жозеф, мальчик которого мы видели до этого, не пришел?» — «Нет, месье». — «Черт побери!» И так далее — монолог раздосадованного человека».
Когда некоторое время спустя чертовски заинтригованный Буиле пожелал все-таки узнать, испробовал ли Флобер банных наслаждений и какой эффект на него это произвело, тот ответил ему: «Да, и с молодым парнишкой с маленькой оспочкой в огромном белом тюрбане. Мне было смешно — и все. Но я попробую еще. Чтобы опыт был удачным, он должен быть повторен».
Впрочем, кажется, Флобер на этом остановился. Некоторое время спустя, проезжая в Константинополе мимо мужского публичного дома, он ограничился лишь тем, что посмеялся над молодыми греками с длинными волосами, которые там находились: «Я видел педерастов, которые скупали конфеты, несомненно, за деньги, заработанные задом: анус дает желудку то, что последний обычно затем возвращает анусу».
«Возможно, это извращенный вкус, — признавался Гюстав Флобер, — но я люблю проституцию ради нее самой и независимо от того, что за ней скрывается. Я никогда не мог без сердцебиения наблюдать, как при свете газовых фонарей под дождем проходит одна из этих женщин в декольте, так же как монахини с их поясами в узлах возбуждали меня в неизвестно каких тайных и аскетичных углах». Вот признание, которое не может не застать врасплох тех, кто не желает видеть ничего, кроме банального профиля великих людей, который принято гравировать на медалях.
