Любовные утехи богемы - страница 24

Во время процесса над Оскаром Уайльдом атташе турецкого посольства протестовал против вынесенного писателю приговора от имени миллионов мусульман, для которых гомосексуальность не является грехом, и предлагал ему убежище на Востоке…

Дальнейшее известно. Заключенный «С.3.3» вышел из тюрьмы больным человеком.

«Му own darling boy, — писал Уайльд Дугласу, — все на меня злятся за то, что я опять возвращаюсь к тебе, но они не понимают… Чувствую, что, если могу еще мечтать об истинных произведениях искусства, я мог бы их создавать только рядом с тобой. Прежде было не так, но теперь все переменилось, и ты можешь возродить во мне энергию и ощущение радостной силы, необходимые для всякого искусства. Верни меня к жизни, и тогда дружба наша получит в глазах мира иное значение… И тогда, бесценный мой, я снова буду Королем жизни!»

Они виделись, и даже ездили вместе в Неаполь. Но Дуглас Оскара Уайльда — это был скорее не реальный человек, который находился рядом, а тот, кого он создал в своем воображении. Реальный Дуглас не хотел, и главное, не мог стать иным. Окончательный разрыв был неизбежен. Чуда не произошло…

В России талант Уайльда признали далеко не сразу. В своем дневнике Корней Чуковский приводит распространенное мнение о писателе, высказанное одним из теоретиков анархизма, социологом, географом и исследователем Сибири, геологом Петром Кропоткиным:

«У Кропоткина собралось самое разнообразное общество, замучивающее всю его семью. На каждого новоприбывшего смотрят как на несчастье, с которым нужно бороться до конца. Я заговорил об Уитмене.

— Никакого, к сожалению, не питаю к нему интереса. Что это за поэзия, которая выражается прозой. К тому же он был педераст! Помилуйте, как это можно! На Кавказе — кто соблазнит мальчика — сейчас в него кинжалом! <…> У нас в корпусе — это разврат! Приучают детей к онанизму!

Рикошетом он сердился на меня, словно я виноват в гомосексуализме Уитмена (его Корней Чуковский переводил для массовой серии изданий художественной литературы, задуманной Горьким. — В. О.).

— И Оскар Уайльд… У него была такая милая жена… Двое детей. Моя жена давала им уроки. И он был талантливый человек. Элизе Реклю говорил, что написанное им об анархизме (?) нужно высечь на медных досках, как это делали римляне. Каждое изречение — шедевр. Но сам он был пухлый, гнусный, фи! Я видел его раз — ужас!

— В «De Profundis» он назвал Вас «белым Христом из России».

— Да, да… Чепуха. «De Profundis» — неискренняя книга. Мы расстались, и хотя я согласен с его мнением о «De Profundis», я ушел с чувством недоумения и обиды».

Вильям Хогарт в 1732 году создал знаменитую серию гравюр под названием «Карьера проститутки». Там изображена жизнь Мэри Хэкбот, бедной девушки из Йоркшира, с момента ее прибытия в Лондон вплоть до ее смерти в двадцать три года.

Фрэнсис Бэкон писал:

«Я вспоминаю очень депрессивного Теннеси Уильямса. Он проводил время в обществе молодых марокканцев и не понимал, почему они не влюбляются в него. Это были проститутки, и нужно было признать, что они нас обманывают».

Среди милых лореток, деливших постель с представителями художественного мира XIX века, актрисы, певички и натурщицы, танцовщицы занимали особое место. Нужно заметить, что в то время существовало множество разного рода театриков и концертных залов, а их работники зарабатывали очень мало. Несмотря на это, сценические профессии крайне привлекали бедных девушек, которые надеялись благодаря им найти богатого покровителя и выбиться таким образом из окружавшей их нищеты. Короли театра (а Виктор Гюго и Александр Дюма действительно были настоящими королями театра) более чем кто бы то ни был, поддавались попыткам соблазнения со стороны молодых дебютанток. Дюма женился на актрисе-куртизанке, Сезанн — на натурщице Ортанз Фурьез, а Гюго сделал одно из этих созданий любовницей всей своей жизни.

Рафаэль, по преданию, умер оттого, что переусердствовал в любви к женщинам…

Джоржо Вазари рассказывает две истории о жизни и смерти Рафаэля: «Будучи человеком горячего темперамента, он был очень привязан к женщинам и проявлял свою любовь к ним, служа. Когда он предавался удовольствиям, его друзья видели в нем слишком много понимания и любезности. Когда он рисовал для своего друга Агостино Сиги его дворец, он не мог спокойно работать из-за любви к его любовнице. Агостино очень страдал от этого. С многочисленными сложностями он все-таки устроил так, что эта женщина стала жить рядом с тем местом, где работал Рафаэль, и все закончилось благополучно…» «Ему дали понять, что когда зала, которую он расписывал, будет закончена, папа в качестве вознаграждения за его работу и за его талант подарит ему сан кардинала во время ближайшего назначения, так как остальные кандидаты имели гораздо меньше заслуг. Однако Рафаэль, по-прежнему привязанный к своей страсти, продолжал тайно предаваться без меры любовным наслаждениям. Однажды позволил себе пылкости больше, чем обычно; он вернулся к себе в сильной горячке, и врачи констатировали гиперемию. Так как он не хотел признаваться в своем беспорядочном поведении, врачи неосторожно пустили ему кровь, тогда как ему, ослабевшему, нужно было восстановить силы…»