Он усмехнулся:
– Конечно. Например, в семьсот девяносто пятом году. Я был тогда подростком…
Он почти сразу же заметил, что она мысленно вычисляет его возраст. Черт побери, если он будет продолжать так же неосторожно выбалтывать сведения о себе, она без труда догадается, кто он такой.
– Скольких лет? – подсказала она, старательно скрывая любопытство, звучавшее в ее вопросе.
– Скажем так: парнишкой достаточно большим, чтобы напрашиваться на всякие неприятности.
– Кто бы сомневался, – сказала она, смерив его взглядом с головы до пят. – Ярмарка в то время была похожа на нынешнюю? – спросила она, обводя широким жестом балаганы, импровизированные выступления на открытом воздухе, а также каток, тщательно очищенный от снега.
Он кивнул.
– А еще здесь был зверинец. Я помню, как на Темзу вывели слона, чтобы убедиться в крепости льда. – Он рассмеялся своим воспоминаниям и ее потрясенному выражению лица. – Я бывал здесь каждый день, потому что научился в палатке неподалеку отсюда играть в кости. – Он указал па павильон справа от них.
– Только не рассказывайте об этом Талли, – предупредила Фелисити. – Ей непременно захочется тоже научиться.
– Не думаю, что ей это захочется, когда она узнает, что я проиграл тогда свою единственную пару коньков.
– Значит, хорошо, что вы рано получили такой урок.
– Какой урок? – удивился он.
– Проиграли коньки. Уверена, что тогда вы поняли, как опасно поддаваться азарту, – сказала она. – Наверное, после этого вы никогда больше не играли в азартные игры?
– Нет, что вы! Никогда.
Она печально покачала головой, потом спросила:
– Вы хорошо умели это делать?
– Играть в кости?
– Нет. Думаю, на этот вопрос я знаю ответ. Я хотела спросить, хорошо ли вы катаетесь на коньках. – Кивком она указала на каток, где, взявшись за руки, скользила по льду немолодая пара.
– Хорошо ли я катаюсь на коньках? Как вам сказать… Да, я хорошо катался, но не делал этого многие годы. В Испании для этого просто не было возможностей. – Он тоже стал наблюдать за пожилой парой. – А вы катаетесь?
– О да! – возбужденно, однако с некоторой грустью сказала она. – Мы три года жили с отцом в России и каждую зиму катались на коньках сколько душе угодно.
– Отец сам ходил с вами на каток? – с самым невинным видом спросил он.
Она покачала головой:
– Конечно, нет! У папы были обязанности при дворе. Наш лакей… – Она прищурилась и взглянула на него. – Ловко вы заставили меня сказать это.
Он оттолкнулся от изгороди и подмигнул ей.
– Ничего подобного я не делал. Я просто спросил, водил ли вас на каток сам отец, и вы ответили, что не водил. Потом вы, кажется, никак не могли вспомнить, кто же вас все-таки водил на каток.
– Я помню, – недовольным тоном промолвила она.
– И кто же это был?
Сделав глубокий вдох, она выдохнула воздух, который на морозе превратился в белое облачко вроде восклицательного знака.
– Наш лакей, – пробормотала она.
– Ваш лакей? – Он сложил на груди руки. – Не хотите ли вы последовать их примеру? – спросил он, указывая на катающихся. – Ну?
– О нет. Я не могу. Это было бы…
– Неприлично?
– Вот именно.
– Но почему?
– Потому что я почти помолвлена.
Он изобразил удивление, подняв брови.
– Вот как?
– Да. Вы, наверное, не слышали ни слова из того, что я вам говорила?
Он пытался не слушать.
– Мисс Лэнгли, не могу понять, каким образом несколько кругов по катку могут повредить вашей помолвке. Или этот джентльмен почему-то категорически возражает против катания на коньках?
Она вздохнула.
– Дело совсем не в этом, а в том, что он…
– Он вообще не должен отказывать вам в том, что доставляет удовольствие.
– Дело в том, что я буду герцогиней, а такие леди обычно не катаются на коньках, – сказала она, и он, кажется, уловил в ее голосе грустную нотку. Но она права. Катание на конках не относилось к числу обычных герцогских занятий. Он был уверен, что дедушка никогда не катался на коньках. Поэтому он тоже с завистью взглянул на людей, скользящих по льду.
– Вам следует покататься, – убеждал он ее. – Мы могли бы вместе выйти на лед.
Она покачала головой:
– У меня нет коньков. У вас тоже.
– Положитесь на меня, – сказал он и, взяв ее за руку, отвел к ближайшей палатке. Рука в красной варежке, лежавшая в его руке, показалась ему очень маленькой и странно беззащитной.
