— Согласен. Но есть вещи морального, этического порядка, которые настолько очевидны, что с ними не нужно разбираться историкам.
— Оставим это. Я не могу тратить время на пустые препирательства. Что вам здесь нужно? Если вам хочется пофилософствовать о вещах морального порядка, возьмите себе в собеседники кого-нибудь другого.
— Я пришел вовсе не за этим.
— Поймите, мне неприятно само ваше присутствие! Прошу вас, уйдите, уйдите! Если, конечно, вы не собираетесь меня освободить.
— Гм. Как раз это я и хочу сделать.
— Что?
У Сидни перехватило дыхание.
— Я пришел сюда затем, чтобы освободить вас.
Сердце бешено колотилось у нее в груди. Она страшно боялась. Вчера в тюрьме повесился один из южан, но отнюдь не это ее испугало. Впереди ее ждал суд и, возможно, суровый приговор, но об этом она вообще не думала. Нет, она боялась другого. Она не сомневалась: если ее родные узнают о том, где она находится, они сделают все, чтобы вернуть ей свободу. И одному Богу известно, что с ними случится, когда они попытаются пробраться в Вашингтон и в тюрьму…
— Зачем вам это нужно? — осторожно спросила она.
— Меня навестила одна ваша приятельница и убедила в том, что если вы задержитесь здесь, случится что-то очень нехорошее.
Сидни нахмурилась.
— Рианнон Тремейн?
Она чуть не добавила «ведьма». Правда, без всякой злости. Нога рядового Лоутона заживала прямо на глазах.
— Именно.
Сидни пробежала кончиком языка по внезапно пересохшим губам.
— И как вы собираетесь освободить меня?
— Есть один способ.
— Какой?
Джесс пожал плечами и усмехнулся:
— Предвижу, что вам он не очень понравится. Но миссис Тремейн сказала, что ради свободы вы готовы на все.
— Почти на все, — согласилась Сидни, не спуская настороженного взгляда с Джесса. — Итак, я слушаю вас, капитан Холстон. Каков ваш план, и что я должна сделать?
— Сейчас я скажу вам, и у вас будет минут пять на размышления, не больше.
— Отчего так мало?
— Видите ли, меня снова вызывают на фронт. Армия Потомака нуждается в кавалеристах-разведчиках, а у меня сложилась хорошая репутация.
Губы Сидни тронула легкая улыбка, но она вовремя спохватилась. Нет-нет, больше никогда он не увидит ее улыбки! Идиот! Мерзавец!
— Говорите, капитан.
Он сказал.
— Нет! — вскричала Сидни, прижавшись спиной к холодной стене.
Он развел руками.
— Это был ваш единственный шанс. Поверьте, другого способа освободить вас не существует. Ну что ж… воля ваша.
Он направился к дверям. Сидни заставила себя оторваться от стены и сглотнула подступивший к горлу комок. Сейчас он уйдет, покинет Вашингтон, и все… А она останется здесь. Одна. И неизвестно, что с ней будет дальше. Ее повесят, или она сгниет тут заживо. Или сюда явятся отец и Джером, и их убьют…
— Постойте! — крикнула она ему в спину.
Он остановился у открытой двери и обернулся.
— Так быстро передумали?
— Перестаньте улыбаться, негодяй! — возмущенно проговорила Сидни.
— Значит, не передумали?
— Когда все это… нужно сделать?
— Сейчас.
— Как сейчас?!
— Прямо сейчас.
Самая страшная битва этой войны произошла совсем не в том месте, где должна была произойти.
После блестящей победы под Ченселорвиллом над превосходящими силами противника генерал Ли двинул свою армию на север, намереваясь перенести театр боевых действий на территорию врага. И уж никак он не мог предполагать, что генеральное сражение случится в маленьком, спящем городке…
Название которому было Геттисберг.
Первый крупный бой состоялся тридцатого июня. На следующий день конфедераты перегруппировались и атаковали федералов, протащив их через весь Геттисберг и овладев городом. Северяне отступили и устроили себе позиции на холмах, заново выстроив линию обороны. Между тем Ли протянул свои войска дугой с севера на юг. Мелкие стычки прекратились. К тем и другим постоянно прибывали пополнения, и силы противоборствующих сторон с каждым часом все больше наращивались.
Ли не собирался долго ждать. Он намеревался обрушиться на янки как можно скорее, пока к ним еще не подоспели отставшие на марше части.
Второго июня, когда войска все еще прибывали с обеих сторон, южане решили начать.
Поначалу у Джулиана только руки были испачканы кровью раненых, но ближе к концу дня он побагровел весь, с ног до головы, словно его окатили из ведра… А раненых все продолжат и подвозить.
