Сейчас глаза Адама выглядели, пожалуй, сердитыми, ну уж во всяком случае, не равнодушными.
— Откуда тебе знать, что я тогда чувствовал?
— Мне не надо было спрашивать. Я была твоей женой и все видела. И рада, что ушла от тебя, когда поняла, что ты не нуждаешься во мне.
Селма сжала руки, сожалея о том, что позволила своему гневу выплеснуться наружу.
Лицо собеседника напряглось, в глазах сверкнула злость.
— Ты даже не удосужилась поговорить со мной, когда решилась на развод, — хрипло произнес он. — Тебя, очевидно, совсем не интересовало, что по этому поводу думаю я. Так что какой смысл обсуждать это сейчас, спустя четыре года?
— Ты прав, теперь это не имеет никакого значения, — сухо бросила женщина.
Селма резко повернулась и пошла прочь, чувствуя, что больше не в состоянии оставаться рядом с ним. Пугала острота нахлынувших эмоций — злости, горечи и глубокой, жгучей тоски. А думалось, что давно излечилась.
Голова раскалывалась. Теперь только бы поскорее попасть домой, лечь в постель и заснуть, напрочь выбросив воспоминания о встрече с бывшим мужем.
Шофер отца быстро довез ее до дома. Охранник, увидев приближавшуюся машину, распахнул ворота. Селма попрощалась с водителем. Тот поехал назад, чтобы дождаться отца и отвезти его домой.
На лестнице горел свет, но во всем доме было темно. Прислуга уже разошлась. Огромное здание казалось пустым и заброшенным. Неприятно. Селма не привыкла к таким большим пространствам, которые к тому же никогда толком не использовались. Ее дом в Нью-Йорке был небольшим и уютным. Она переехала туда сразу после развода — хотела начать новую жизнь, в которой ничего не напоминало бы ей о Симмонсе. Глупые надежды! Люди, подобные Адаму Симмонсу, оставляют неизгладимое впечатление, отпечатываясь в памяти на всю жизнь.
Свет луны падал через незашторенные окна, придавая помещению таинственный вид. Интерьеры в доме были оформлены вполне профессионально, но, тем не менее, комнаты уютными никак не назовешь. Была бы жива мать, наверняка бы высказалась так: слишком роскошно, слишком претенциозно. Но мама умерла год назад, и отец с тех пор не находил себе места. Он перешел на другую работу, предпочел новую обстановку, но разве убежишь от одиночества?
Пробираясь в темноте в свою комнату, Селма по пути включила две настольные лампы. Войдя в спальню, зажгла верхний свет. Странно, но двери в сад приоткрыты. Кажется, она закрыла их перед уходом. Или не закрыла? Нет, что-то неладное творится. Откуда это ощущение тревожности? Впрочем, не стоит нервничать. Все спокойно.
— Ты просто психопатка, — заявила Селма своему отражению в зеркале. — Тебя преследует прошлое. Надо же так нервничать только потому, что вновь встретился на пути Адам Симмонс. Ты не видела его четыре года, — продолжала она, пристально глядя в глаза той, что смотрела из зеркала. — Ты разведена с ним. Чего волноваться?
Уговаривай себя — не уговаривай, а волнение не оставляло ее. Не оставляло даже во сне — снился Симмонс. То он у камина с журналом в руках, то угощает вином и лукаво при этом смотрит на нее. Как в кино сменялись кадры и вдруг застыли: Адам, обнаженный, спит на кровати. Селме хотелось дотронуться до него, почувствовать его тепло и силу. Ее рука поддалась желанию, но наткнулась на пустоту. Снова попытка дотянуться до такого реального, близкого человека — и снова пустота, пробуждение освободило от тревожного наваждения.
Было почти шесть часов, и сквозь легкие занавески уже проглядывал рассвет. Начинался новый день.
— Ты вчера вдруг ни с того ни с сего исчезла, — укорила Зарема, с которой Селма встретилась час спустя. Они ехали в сторону рынка. Машину с шофером им предоставил Грингер.
— Голова что-то разболелась.
Оправдание было принято.
— Я видела, как ты разговаривала с тем красавцем. И кто же он?
— Работает консультантом по контракту со Всемирным банком. Он в командировке, здесь, судя по всему, не задержится.
Селме удалось придать голосу этакое безразличие. Не обсуждать же Симмонса в легковесной беседе с приятельницей. Даже думать о нем сейчас не хотелось.
— А что еще он сказал тебе? — не унималась Зарема.
