– Они будут для тебя как родные отец и мать, – сказала Эвелин.
– Мне это было бы очень приятно, – сказал Нат. У него остались отрывочные и достаточно грустные воспоминания, связанные с матерью. Что касается отца, то он вспоминал лишь его крутой нрав и побои. – Было бы хорошо иметь свою семью.
Они сидели на диване в гостиной дома Эдвардсов, и Нат осматривал оценивающим взглядом тяжелые драпировки, толстые, во все стены ковры, хрустальные вазы со свежими цветами, которые во множестве стояли в разных углах. Все это было не в его вкусе – он бы совсем не так обставил свой дом, – однако Нат понимал, что это означало богатство и уют. А он любил и то и другое. Он обожал и Эвелин, которая в его глазах была их символом. И в ту минуту, зная, что вскоре она будет его и что на деле он уже ею обладает, Нат Баум почувствовал, что еще никогда не любил свою невесту так сильно, как сейчас.
– Есть нечто, что заставляет меня страдать, – сказал Нат.
– Что же это?
– Я хочу подарить тебе обручальное кольцо. – Нат, замявшись, замолчал, чувствуя неловкость от признания, которое ему приходится делать, и продолжал: – Но я не могу себе этого позволить.
– Мне все равно, – сказала Эвелин. – Я хочу тебя, а кольцо для меня не имеет никакого значения.
– А для меня имеет.
– Мне это безразлично, – сказала Эвелин. – Я люблю тебя, и это единственно важно.
– Когда-нибудь, – произнес Нат, не слушая ее, – я куплю тебе красивое кольцо с бриллиантом.
Между тем в воскресенье Нат и Эвелин уехали из Ист-Оринджа. Свадьбу было намечено сыграть в июне. Молодые начинали новую жизнь в то же самое время, когда Америка, одержав безусловную победу в самой большой, самой дорогостоящей и самой разрушительной в истории войне, начинала жить золотой мечтой о будущем.
Дни проходили в свадебных приготовлениях и любовных утехах и летели со стремительной быстротой. Весна 1946 года была временем джазовых песен, чьи непристойные слова повергали в ужас старшее поколение, и временем становления, когда нехватка жилья ощущалась очень остро.
Саймон Эдвардс сказал Нату и Эвелин, что в качестве свадебного подарка купит им дом. Эвелин хотела сначала пожить в Гринвич Виллидж. Ей нравился богемный образ жизни, к которому ее приобщил Нат во время вечеринок в продымленных джаз-клубах. Однако темные, подвальные квартиры с тараканами и плесенью, которые Эвелин находила живописными, только напоминали Нату о тех домах, где он вырос. Эвелин быстро уступила желанию Ната, и они приняли отцовский подарок.
Покупка дома явилась для Ната наглядным примером, показывающим власть чековой книжки. Несмотря на то что о нехватке жилья много и красочно писалось в журналах и газетах, для покупателя с солидным банковским счетом этой проблемы не существовало. Это было демонстрацией экономической власти, о которой Нат уже не забывал никогда.
На шестое воскресенье молодые вместе с агентом по продаже недвижимости остановились на особняке, выстроенном на склоне, этажи которого располагались на разных уровнях.
Как только были подписаны и оформлены все необходимые документы, Эвелин принялась обставлять свой новый дом. Хотя она никогда раньше не занималась дизайном, комбинации стилей, цветов и форм, которые она создала в своем доме, были оригинальны и выразительны и всегда привлекали внимание бывавших у них гостей. Эвелин никогда не считала себя одаренной в какой-либо области и связывала сознательно и бессознательно появление нового таланта со счастливой любовью и скорым замужеством. Она полагала, что стала талантливой благодаря присутствию Ната Баума, и не обращала внимания на комплименты, считая их незаслуженными.
Мечты и предсвадебные хлопоты не мешали молодым со все разгорающейся страстью предаваться любви в течение всего времени между помолвкой и свадьбой. Они чувствовали себя одержимыми под властью желаний, проснувшихся в них в момент первой близости в Нью-Хоупс.
Они еще и еще возвращались в тот дом с балконом, чтобы провести там ночи, полные неги, ласк и любви. Они занимались любовью и в красном «гудзоне», а однажды зашли без разрешения в незакрытый пляжный домик на берегу Джерси, так и не узнав, кто был его хозяином, но эта плесень на стенах и эта принадлежащая кому-то чужому бугристая кровать придавали необыкновенную остроту их ощущениям.
