Ирония этого диагноза заключается в том, что нынешние молодые матери, живущие в фешенебельных кварталах больших городов, еще крепче закрутили гайки. Материнство превращается в показательное выступление с ироническим подтекстом: «Я — мама, и это так здорово!» Здесь Батлер побивают ее же оружием, ибо в этих самых кварталах мы сегодня наблюдаем не только двусмысленную инсценировку материнства, но еще и целенаправленное уклонение от права не воспринимать себя только как мать: антифеминизм современности пожирает собственных духовных матерей. Кристиан Шульдт, например, анализирует семейную ситуацию в берлинском районе Пренцлауэр-Берг, анализирует в смысле совпадающей с духом времени демонстрацией собственного «я»: «Уже пример Берлина показывает, какую функцию, помимо чистого размножения, может выполнять деторождение. Таково бытие родителей в Пренцлауэр-Берге. Оно, это бытие, стало феноменом поп-культуры, возможностью инсценировать свою индивидуальность» (121).
Дефилирующие по подмосткам сцены жизни преуспевающие мамаши и дети, как сценические символы, создают миры самоутверждения, позволяющие уйти от «мамизации», ослабить ее или как-то уравновесить. С такой точки зрения, это не самое плохое решение, хотя участникам этого представления оно доставляет куда больше удовольствия, чем зрителям.
Естественно, сценические мамаши и папаши Пренцлауэр-Берга представляют лишь ничтожно малую долю нынешних отцов и матерей. В Хоэншенгаузене, районе, расположенном всего в десяти километрах к востоку от Пренцлауэр-Берга, картина выглядит совершенно по-иному. На примере местных крутых молодых родителей можно видеть следующее: семья и индивидуальность не обязательно противоречат друг другу. Индивидуализация отдельного человека обставлена жесткими рамками, которые не оставляют места для безграничного саморазвития. И, наоборот, семья не только приводит к созданию новых ограничений, она, кроме того, упраздняет старые. Исчезают возможности выбора, превратившиеся в его необходимость. Те, у кого не хватает свободного времени, уже не стоят перед необходимостью выбора между многими возможностями. Добровольное самоограничение, вызванное рождением детей, также представляет некоторые преимущества. С семьей — как бы она ни выглядела — одна форма смешения принуждения и свободы сменяется другой формой смешения принуждения и свободы. Свободы и принуждения стали иными, но смешение не стало от этого менее привлекательным. Это проявляется хотя бы в том, что при всех нагрузках и стрессах, связанных с воспитанием детей, едва ли кто-нибудь всерьез жалеет о том, что у него есть дети.
Эффект, лежащий в основе этой положительной оценки, стал в последние годы предметом пристального изучения. Естественно, подавляющее большинство родителей любит своих детей и не желает их потерять. Но действительно ли дети доставляют родителям столько радости и счастья, как охотно говорят сами родители? Этот вопрос решили выяснить Дэниел Канеман, нобелевский лауреат по экономике и профессор психологии Принстонского университета, и его коллега Алан Крюгер. Для работы им потребовалась система как можно более точного измерения уровня счастья. Ученые не без основания полагали, что опрашиваемые, давая ответы, часто обманывают самих себя. Человек, отвечающий на такой важный и сложный вопрос, преувеличивает свое благополучие и приукрашивает действительное положение вещей. Поэтому Канеман и Крюгер не спрашивали: «Приносят ли дети вам счастье?» Вместо этого они требовали от родителей минута за минутой реконструировать свой день. Результат получился не слишком лестный для детей. Родители — по крайней мере американские — находят пребывание в обществе детей в некоторых ситуациях таким же неприятным, как выход в магазин или уборку квартиры. Но, внося равновесие в протокол, все родители считали своим долгом подчеркнуть, что из всех факторов счастья дети — самый важный. При воспоминании забытых эпизодов дети кажутся лучше. Смысл жизни — это нечто большее, чем сумма счастливых моментов.
