– Боже, как я по этому скучал, – пробормотал Лайон, подняв голову к небу.
– Тогда зачем ты уехал так надолго во Францию?
– Ты знаешь зачем.
– Потому что твой отец пожелал сделать из тебя образованного человека. – Она с грустью смотрела на него. – Тебе стоило уезжать?
Он нахмурился, погрузившись в раздумья. Он научился говорить на пяти языках и писать на трех. Можно было позавидовать тому, на скольких музыкальных инструментах он играл и сколько баллад знал наизусть. Учитель фехтования хвалил его за умение обращаться с мечом. Французский маршал обучил его тонкостям ведения боя при осаде или обороне замка. Лайону не хотелось хвастаться, и потому он отшутился:
– Я узнал, что половина населения земли считает, что мы, шотландцы, дикари.
– Ну уж тебя-то, конечно, дикарем не считали, – сказала Ровена. – Вся твоя семья умеет читать и писать.
– А у тебя было время для этого? – спросил он, вспомнив, как теплыми летними вечерами он учил ее читать.
– У меня остались те две книжки, что ты дал мне, – улыбнулась Ровена. – Правда, они немного истрепались.
– Я постараюсь достать тебе новые. – Он вспомнил огромную библиотеку в Киндуине. Вот бы ей поехать туда! – Мое ничтожное образование ужаснуло французов, и ко мне отнеслись как к скотнику, случайно забредшему на королевский двор.
– Представляю, как это остудило твое самомнение, – поддела его Ровена.
– Да, но их было много, а я – один. Со всеми не передерешься, – усмехнулся Лайон. – Однако мне надо было многому научиться, и первый урок, который я усвоил, – это добиваться всего, не поднимая меча и не повышая голоса.
– Как ты смог это сделать?
– Я просто стал делать все лучше всех.
Да, силы воли и ума ему не занимать, думала она, глядя на него. Его жизнестойкость с самого начала привлекла ее.
– О чем ты думаешь? – тихо спросил он.
– Ты одновременно и другой и прежний.
– Наверное, ты права. – Он вздохнул и положил свою теплую руку на ее холодную ладошку. – Ты спросила, стоило ли мне уезжать во Францию и Италию. И да и нет. Я уехал избалованным, эгоистичным мальчишкой, а вернулся мужчиной, который, как я надеюсь, сможет управлять кланом. Но я потерял самое ценное – тебя.
– Нет. – Она отдернула свою руку и отвернулась, но Лайон не дал ей уйти. Он прижал ее спиной к своей груди и обхватил руками.
– Я не сдаюсь без боя. И к тому же, любимая, видит Бог, как я хочу тебя. И ты тоже хочешь меня. Только ты слишком упряма, чтобы в этом признаться.
– Это не упрямство. Я изменилась. Я больше не хочу тебя!
– Ничего не изменилось. Я до сих пор знаю, что тебе доставляет удовольствие. Ты только позволь мне…
– Перестань, – еле слышно произнесла она. – Пожалуйста.
– Как хочешь. – Он повернул ее к себе лицом. – Но прежде, чем мы вернемся обратно, я расскажу, почему уехал, не известив тебя.
– Это не имеет значения, – отмахнулась она.
– Для меня имеет. Это дело чести, так как я не хочу, чтобы ты считала меня бессердечным.
– Я поняла, что отец перенес день твоего отъезда, а у тебя не было времени сообщить об этом мне.
– Мой отъезд зависел не от воли отца, а от кинжала бандита.
– Что?
– На меня напали, когда я шел на свидание с тобой, а потом бросили умирать в лесу.
На лице Ровены ужас и страх сменились недоверием.
– Когда я прискакала в Киндуин, никто ничего не сказал мне про нападение.
– Ты была в Киндуине? Когда?
– На следующий день. Я забеспокоилась из-за того, что ты не пришел. Но мне сказали, что ты уже отплыл во Францию.
– Я никуда не отплыл, так как был серьезно ранен.
– Почему тогда охранники солгали мне?
– Потому что отец боялся нового покушения на мою жизнь. Мне не сказали, что ты приезжала, да я ничего и не понял бы – у меня началась горячка и я лежал без сознания больше недели. Когда же я пришел в себя, то узнал, что ты вышла замуж.
Ровену охватила дрожь.
– Жизнь так жестока, – пробормотала она.
– Да. Но она дала нам вторую возможность.
Лайон смотрел на нее совсем как Пэдди, когда чего-нибудь очень хочет. Слова застряли у нее в горле. Их сын. Сын Лайона. Но второй возможности не будет. Она не может позволить Лайону Сатерленду вернуться в ее жизнь, увидеть ее сына и, возможно, догадаться о правде.
