Сидят в раздумье. Эбин выглядывает из окна кухни, прислушивается.
Симеон. Э-хе-хе! Может, он того… помрет скоро.
Питер. Кто знает?!
Симеон. А может, он уже… помер?
Питер. Трудно сказать…
Симеон. Уж два месяца, как от него ни слуху ни духу.
Питер. Вот в такой же вечер он и уехал. Ни с того ни с сего подхватился, и прямо на Запад… Что-то тут неладно… Он никогда не уезжал, разве что в деревню. Тридцать лет, а то и больше не покидал он ферму. С самой женитьбы на матери Эбина. (После паузы, зло.) А что если объявить его сумасшедшим? Суд признал бы.
Симеон. Он быстро всех судей скрутит. И труда ему не составит. Они ни за что не поверят, что он сумасшедший. Нет, придется ждать, пока помрет.
Эбин (со злорадной усмешкой). Чти отца своего!
Симеон и Питер, вздрогнув, смотрят на брата. (Ухмыляется; затем мрачно.) Я молюсь, чтобы он умер.
Симеон и Питер продолжают в изумлении смотреть на Эбина. (Как ни в чем не бывало.) Ужин готов.
Симеон и Питер (вместе). Эх-эх!
Эбин (глядя на закат). До чего красиво, господи!
Симеон и Питер (вместе). Золото — там. На Западе.
Эбин. Где — там?
Симеон и Питер (вместе). В Калифорнии!
Эбин. Ха! (Смотрит на них отсутствующим взглядом, затем медленно.) Ну ладно. Ужин стынет. (Скрывается на кухне.) Симеон (облизывая пересохшие губы). Я голоден.
Питер. Копченой свининой пахнет.
Симеон. Свинина — это хорошо.
Питер. Свинина есть свинина!
Они идут, задевая друг друга, плечо к плечу, как два вола, которые торопятся в хлев — к отдыху и корму. Огибают дом справа и скрываются; слышен скрип открываемой двери.
Гаснет закат, наступают сумерки.
Видна кухня, посередине стол, сколоченный из сосновых досок, на нем три тарелки, свеча, буханка хлеба и кувшин с водой. Четыре грубых деревянных стула. В правом дальнем углу плита, в центре задней стены плакат, на котором изображен корабль и напечатано крупным шрифтом: "Калифорния". Посуда развешена на гвоздях, вбитых в стену. Чисто, прибрано, но чистота эта — казарменная, не домашняя, здесь не чувствуется женской руки.
Симеон и Питер, протиснувшись на кухню, грузно опускаются на стулья. Эбин берет с плиты отварной картофель со свининой, ставит на стол и присоединяется к ним. Все трое едят, не произнося ни слова. Симеон и Питер — торопливо, как звери, Эбин — нехотя, без аппетита, изредка бросая на них неприязненные взгляды.
Симеон (неожиданно обращается к Эбину). Послушай! Ты не должен о нем так говорить.
Питер. Ты несправедлив.
Эбин. Что говорить?
Симеон. Ну молиться, чтобы он умер.
Эбин. А вы разве не молитесь?
Молчание.
Питер. Послушай! Он наш отец.
Эбин (яростно). Но не мой!
Симеон. Вот ты — разве ты разрешил бы говорить о твоей матери такое, а?
Грубо ухмыляются.
Эбин (побледнев). С ним у меня нет ничего общего, а у него — со мной.
Питер. Подожди, доживешь до его лет.
Эбин. Я — в маму! Каждой каплей крови.
Симеон и Питер смотрят на Эбина с равнодушным любопытством.
Питер (как бы вспоминая). Слов нет, она была добрая и ко мне и к Симу. Она была доброй мачехой.
Симеон. Она была добра ко всем.
Эбин (встает и в смущении неловко кланяется каждому из них). Спасибо на добром слове. Большое спасибо. (Садится.)
Питер (после молчания). Она и к нему была добра.
Эбин (резко). И в знак признательности он убил ее!
Симеон (философски). Никто никого не убивает. Убивают обстоятельства. Вот кто!
Эбин. Старик загнал ее до смерти.
Питер. Он и себя загоняет до смерти. И меня, и Сима, и тебя. Но все мы, как видишь, живы. Еще.
Симеон. Его что-то толкает на это.
Эбин. Когда-нибудь он ответит мне за все! (Усмехнувшись.) Интересно, что же это за загадочное "что-то", которое толкает его?
Симеон. Понять трудно.
Эбин. Может, его толкает то же, что вас толкает в Калифорнию?
Симеон и Питер смотрят на него с удивлением.
Но никуда-то вы не уедете! Ни за каким золотом!
Питер. Кто знает!
Эбин. Где вы денег-то на дорогу достанете?
Питер. Мы можем и пешком. Если сложить все, что мы на этой ферме отшагали, до луны хватило бы!
Эбин. Вы не пройдете и половины пути, как индейцы с вас скальпы снимут.
Симеон (с мрачным юмором). Да мы сами с любого снимем!
Эбин (упрямо).
