В Москве снова меня остановили. На том же месте. Не за допущенные нарушения — обычная проверка в ночные часы. Мало ли кто разъезжает по сонной Москве? Не перевозит ли оружие и наркотики?
— Свояк? — удивился Никита, когда я открыл дверь машины. — Жинка надоела, что ли? Всю ночь — на колесах…
Чуть не брякнул в ответ: надоела, еще, как надоела, до жути, тошноты. Сдержался — зачем посторонним, пусть даже мужу сестры, знать о незавидной моей доле?
— Друзей отвозил в область…
Никита обошел вокруг машины, сел рядом со мной. Что-то сказал двоим в бронежилетах, и те отошли в сторону, цепко оглядывая перекресток и прилегающие к нему улицы.
— У тебя пировали?
— Нет… у общих знакомых…
Вранье так и булькает, будто вода в закипевшем чайнике. К тому же оно легко проверяется. Достаточно спросить у жены, которая врать не способна — вмиг покраснеет и начнет заикаться… (Это она так говорит, что краснеет, но мне не верится. Работать чиновницей и блюсти «моральный кодекс»? Смешно. Просто Ольга набивает себе цену…
Но подвести меня вполне может. Хотя бы из-за элементарной ревности…
— Выбрал время для провожания! Мать твою… — с досадой выругался Никита. — До утра не мог подождать… у общих знакомых.
Кажется, и без Ольгиной подсказки свояк мне не поверил. Но это — его трудности.
— А что случилось? — задал я нескромный вопрос, ожидая очередной порции ругани. — Тебя в патрули перевели, да?
— Временно… А случилось — важное, — Никита помолчал, давая мне возможность вникнуть в значительность того, что он сейчас скажет. — Ориентировка получена, — косясь на коллег, почти шепотом вымолвил он. — Двое вооруженных преступников… особо опасных… Перекрыты все дороги, вокзалы, аэропорты… Вот и мы — на боевом, — качнул он коротким автоматом.
От скромности Никита не умрет. Говорит так, будто он один грудью закрывает москвичей от убийств и грабежей. Хотел я съязвить по этому поводу, но сам себя перебил — пусть свояк кукарекает, как петух на заборе. У меня своих забот полон рот. К примеру, Тихон и Владик — не те ли особо опасные преступники, из-за которых заперли Москву на все замки?
Обычно Ольга не замечает моих ночных «прогулок». Или делает вид, что не замечает? Супружеские объятия — редкость, спим отдельно. Когда я возвратился, чем занимался, похоже, ее не интересует.
А на этот раз — допрос с пристрастием. Что произошло? Вспышка обиды или ревности?
— Где ночевал?
— В машине. Подвернулись выгодные пассажиры. Гляди, — жестом фокусника раскинул перед женой заработанные деньги. — Пришлось повкалывать…
— С кем повкалывать? — с издевкой спросила Ольга. — Говори уж прямо: ночевал у любовницы, она и заплатила за хорошую «работу».
— Может быть, отложим этот разговор на вечер? Устал ведь — ночь за рулем, ездить сейчас небезопасно, а сейчас мне на работу…
— …за которую ты получаешь гроши, — закончила за меня жена. — Права мама, ты — тунеядец и мерзавец, каких мало. Мало того, что не в силах содержать жену достойно, так еще и гуляешь… Того и гляди, подцепишь «венеру», заразишь меня… Ну, как тебя по-другому назвать? Мерзавец и подлец!
На кухне, где проходила супружеская «разборка», появилась тёща, женщина необъятных габаритов с мощным бюстом и короткими ногами. Делая вид, что гасит разгорающийся конфликт, она активно принялась подбрасывать в него «дровишек».
— Бедная моя доченька! Не нервничай, не трави себя. Мужики все одинаковы, они нас не поймут… Надеюсь, Коленька образумится, найдет вторую работу… Знает же он, как трудно мы живём…
— Этого мало? — Я показал на разбросанные по столу купюры.
Что тут поднялось! Ольга перешла на непечатные выражения, тёща разбавляла их ядовитой, но подслащенной водичкой. Отмолчаться не удастся. Молчание — по мнению матери и дочери — признание вины, и оно неизбежно влечет за собой самые жесткие наказания. В виде оскорблений и угрожающих размахиваний кулаками.
Единственное спасение — не дожидаясь обещанного завтрака, бежать на стройку. Под аккомпанемент упреков я быстренько побрился, постоял под холодным душем и облачился в рабочую «униформу» — костюм с темной рубашкой и ярким галстуком.
