Никита горделиво выпятил могучую грудь. Вот ведь как заботится о муже настоящая жена! Не чета тем, намазанным и изломанным, которых мужья-бизнесмены возят в иномарках.
Вошкин сказал: на Фимке вины он не обнаружил, она проходит по делу свидетельницей…
— Брешет твой Вошкин! — Отец зарычал на манер дико! зверя, которому подкинули кость без мяса. — Свидетелей в кутузку не сажают, под конвоями не водят, подписок не берут. Признайся родителям, паршивка, помогала разбойникам или не помогала? Протоколов я не веду, разных магнитофонов в квартире отродясь не водилось — признавайся смело! Хоть мы с матерью знать будем, кого родили-растили: честную труженицу либо преступницу!
Фимка сжалась, будто над ней занесли плеть. По щекам, не переставая, текли крупные слезы.
— Кончай выступать, батя, — вмешался я, видя, что сестра на краю истерики, когда никакая валерьянка не помогает. — Домой заявилась из тюрьмы, ее освободили, ей сочувствие нужно,
ласка, а не трепка нервов…
— Сочувствие, говоришь, да? — Отец вскочил с места, яростно толкнув ногой стул, и забегал по комнате в поисках курева, которое прятала от него мать. — Где сигареты, Матрена? Сколько раз говорено — не трожь моего барахла! Я кто тебе — собака или хозяин в доме? Подавай немедля курево, а то растреплю все твое кухонное хозяйство!
Мать испуганно перекрестилась. Она отлично изучила мужа, поколотит тарелки-стаканы, повыбрасывает из окна кастрюли, успокоится — хмуро примется извиняться.
Она подошла к картине неизвестного художника, висящей на стене над диваном, вытащила из-за нее пачку «Примы». Отец подымил, немного успокоился, перестал кричать.
— Сочувствие им понадобилось… Нервы берегут, в люльке их баюкают… А сами что вытворяют, паршивцы… Ты, Колька, думаешь, легко родителям знать про твое гуляние от жены? Признайся, пока Ольга не слышит, завел на стороне зазнобу?
Кажется, на время позабыв о грехах дочери, батя переключился на сына. Сколько я его знаю, ему необходим враг-неприятель, на которого можно излить раздражение от неполадок на работе, очередного скачка цен, задержки с выплатой зарплаты, короче, от всех жизненных невзгод. Таким врагом попеременно становились мать, Фимка, я, сосед. Но никогда — работяги, рядом с которыми трудился отец. Они — святые люди, их нельзя ни в чем обвинить, просто затронуть.
— Брось, батя, не о том говоришь, не то думаешь… Признаюсь, иногда по ночам подрабатываю на машине — есть такой грех. Семью надо кормить-одевать, о будущем подумать, — открылся я, знаю — своим признанием не гашу отцовский гнев, наоборот, подливаю в него горючку. Но когда-нибудь ведь надо признаться?
Так и получилось.
— Значит, извозом промышляешь, инженер? Утешительно для родителя, утешительно, ничего не скажешь… И сколь сдираешь|. с пассажиров? Небось, такие суммы заламываешь — в обмороки падают, валидол сосут.
— Не заламываю — сами дают… Скажи, Фимка, в камере много ли народу сидело? — отвернулся я от отца, не желая продолжать разговор на больную для него тему. — Спали по очереди?
— Понятно, сынок, — неожиданно сдался батя. — Не желаешь со мной говорить — не надо. Как бы не пришлось тебе побалакать со следователем да самому прознать, сколько сидит в камерах.
Высказался, будто отрубил якорный канат, и снова принялся за «Приму».
— Грех пожаловаться, братик… Трое нас всего и было. Я, Катька-буфетчица — за обман-обвес и воровство продуктов, да Валька — из Ногинска…
Одно только наименование города Ногинска вызвало головную боль. С некоторых пор не могу равнодушно относиться ко всему, что так или иначе напоминает о моей причастности к тихоновской «фирме». Нечто вроде аллергии.
— И кто такая эта Валька?
— Немолодая уже, но — красивая, фигуристая. Сказала, муж у нее большими деньгами ворочает, коммерцией занимается…
Сердце стало работать с перебоями. Все сходится: Ногинск, коммерция, возраст… Неужели жизнь свела Фимку с женой Тихона?
— При больших деньгах и жену не может освободить? — усомнился Никита и осуждающе покачал головой. — Я вот, человек маленький, а сумел через своего подполковника добиться малонаселенной камеры, и личных свиданий, и — освобождения жены… Либо Валькин муж ее не любит, либо на ней такое висит, что никакими деньгами не снимешь…
