Человек строит свою жизнь с верой во что-то. В детстве – в отца и мать, в юности – в дружбу. Он горячо увлекается спортом, музыкой или любимыми исполнителями. Позже хочет посвятить себя политике, управлению обществом, науке или заняться самосовершенствованием. Я когда-то строил свою жизнь, веря в любимую. Пел голосом неземной женщины только для того, чтобы на меня обратила внимание та, которую люблю. Эта память о прошлой жизни до сих пор бередит мою душу. В тот миг, когда моя любимая стала супругой будущего императора, я умер. Потеряв то, во что веришь, лишаешься души. Ведь душа живет благодаря вере. Наверняка и безграничная тоска, неотступно следующая за мной, – свидетельство моего краха.
Старик Эруму пробормотал, ни к кому не обращаясь:
– И животные и даже растения поддерживают нашу жизнь, принося себя в жертву. Вот и нам нужно у них поучиться.
Пока я обдумывал смысл его слов, на душе неожиданно полегчало. Вот оно что! Я приехал на остров вернуть потерянную веру. А моя беспредельная тоска – испытание, пройдя которое я смогу возродить то, что потерял.
Старик Эруму закрыл глаза, вспоминая о женщине, которую любил когда-то:
– Хорошо ли ей на том свете? Не забыла ли она обо мне? Вот бы умереть во сне, лежа здесь, под навесом из листьев. А лес заберет меня обратно.
Поискав, что вынесло на берег сегодня (это превратилось в мое повседневное занятие), и не найдя ничего интересного, я вернулся в «отель» и начал писать письмо-отчет. Ко мне заглянул Костя. Он тоже после уроков бродил по берегу и пришел похвастаться своей находкой. Я посмотрел, что он прячет за спиной, и невольно прищелкнул языком от удивления. Я спросил, знает ли он, что это такое. Костя прикинулся знатоком:
– Вывеска японского магазина, да?
Я объяснил ему:
– Это назвается «сотоба», дощечка, которую выставляют на могиле в память об умершем.
– Что же теперь делать? – помрачнел Костя.
Вот уж действительно. Просто так не выкинешь. Я нашел в поминальной дощечке что-то общее с самим собой. Добралась до острова по морю из дальних краев. Может, оставить ее в лесу, там, куда возвращаются души умерших? Если даже поминальные дощечки плывут именно сюда, значит, этот остров и впрямь страна мертвых.
Водя пальцем по иероглифам, написанным черной тушью, Костя смущенно спросил:
– Что здесь написано?
– Имя умершего. Это посмертное имя, которое будет использоваться на том свете. В Японии считают, что умершие перерождаются совсем в других людей, они оставляют в этом мире все: и имена, которые носили при жизни, и характер, и заработанные деньги, и мысли, и любимых. Но мы, живые, хорошо помним, какими они были, пока не ушли в мир иной. Умершие сохраняют свой прежний облик только в памяти живущих на этом свете.
– Господин Каору, а вы не разговариваете с мертвыми?
– В детстве я часто говорил с умершими отцом и матерью. Большей частью во сне. Умершие и те, кого видишь во сне, сотканы из одной материи.
– Вы говорите о душе?
– Да. Душа может находиться в разных местах. Попадая в сон, она становится сном. Душа свободна. Она может поселиться в дереве или в волнах.
– И здесь, – сказал Костя и потрогал правой рукой свою повязку.
Я сделал вид, что не смотрю, но из-за обещания, данного болтуну водителю «Кокусай коцу», мне не терпелось узнать, что у Кости с рукой. У парнишки была хорошая интуиция, и он заметил мое странное поведение.
– Ты не спрашиваешь, откуда у меня повязка.
– Бывают вещи, о которых не хочется рассказывать кому попало. Я подумал, что тайна твоей повязки как раз из таких.
– Ты знал?
– О том, что у тебя на руке такая же рана, как у Христа?
– Кто тебе сказал?
– Водитель.
– Он врун. Хочешь посмотреть? Ты мой друг, тебе я могу показать.
Костя сел ко мне на кровать и стал медленно разматывать испачканную чернилами и грязью повязку, время от времени посматривая снизу вверх на меня. Ни на пальцах, будто сделанных из воска, ни на кисти – без единой родинки – не было никаких следов от ран. Костя протянул ко мне руку ладонью вниз и спокойно перевернул ее. На его красной ладошке не было ни ран, ни отверстий – три толстых, почти параллельных линии и несколько маленьких крестов между ними. Но в следующее мгновение я охнул от удивления. Рядом с мизинцем у Кости был еще один палец. Шестой. В два раза меньше мизинца, он рос, тесно прижавшись к нему.
