— Давай ляжем и посмотрим, как там, под туманом, — сказала она.
Мы легли на траву, смотрели вверх, и ничего уже не видели наши глаза…
— Ты успеешь? — спросил я её.
— Конечно! Я всё уже придумала. Я могу сделать эту работу с закрытыми глазами.
Она стала рисовать рукой в воздухе, поднимая её всё выше, а рука постепенно таяла в тумане.
Подойдя к школе, мы увидели, что в окнах нет света. Нам сказали, что из-за грозы произошла какая-то авария на линии, и света не будет до утра.
Н. расположилась неподалёку от школы, на лавке под деревом. Светила луна, она установила этюдник и поставила на него холст. И тут стало совсем темно: луна ушла за тучи.
— Как не повезло! — сказал я ей.
— Я всё вижу.
Некоторое время она стояла неподвижно, но вдруг я заметил, что тело её стало дрожать. Она дрожала всё сильнее и сильнее.
— Что с тобой? — забеспокоился я.
Но она не отвечала, словно не слышала моих слов, а потом начала выдавливать масляную краску не на палитру, а на свою ладонь. Она писала сразу маслом без обычного наброска углём. Работала очень быстро, во тьме только поскрипывали металлические ножки этюдника. На холсте проступали серые во тьме, едва различимые для меня пятна…
А утром я увидел чудесную работу! На её холсте был вечер, туман до колен скрывал парня и девушку, идущих по полю. Рядом призрачная купа деревьев тонула в дымке, а в небе светила тонкая полоска месяца.
Через год она поступала в Академию художеств, но перед этим, как и все, пошла на подготовительные курсы. Это было её первое появление на курсах, я решил подождать её в коридоре. На самом верхнем этаже Академии, под крышей, двери мастерских были всегда открыты, так как окон здесь не было. Я прохаживался среди гипсовых скульптур. Рядом со мной «Дискобол» застыл на века в своей позе, «Венера», навсегда потерявшая свои руки, а «Лаокоон» застыл в вечном напряжении борьбы. В приоткрытую дверь я видел Наташу. Она только начала рисовать портрет, когда появился преподаватель. Это был маститый художник. Он вошёл в мастерскую, окинул всех острым взглядом, прошёл по рядам и, ничего не сказав, вышел из мастерской. Он появился через полчаса, прошёл мимо меня, и я почувствовал, что он выпил. Преподаватель вошёл в мастерскую.
— Начинай всё сначала, — сказал он резко одному из рисовавших. — Ты ещё не нарисовал, а уже штриховкой занялся. Бери новый лист.
— Глаза не на одном уровне, проверь, — сказал он другому.
— Большую голову рисуешь. Лицо не должно быть больше ладони.
Пройдясь по рядам, преподаватель вышел. Через полчаса появился снова. Я заметил, что он ещё «добавил». Войдя в мастерскую, он начал разгром:
— Ты можешь идти домой, — сказал он одной девушке. — Тебе ещё надо многому учиться.
— Начать сначала! — бушевал он, срывая лист со следующего мольберта.
— Нет рефлексов, что ты чернишь. Начинай сначала!
— Неплохо, но проверь пропорции. Губы и подбородок плохо построены.
— Неплохо, но в глазах что-то не так. Присмотрись внимательнее!
Наконец он в первый раз подошёл к Наташе. Он посмотрел на её работу и чуть пошатнулся, ухватившись руками за спинку стула. Некоторое время он смотрел на рисунок, в мастерской наступила тишина, все замерли.
— Иди домой! — сказал он резко. — Ты прекрасно подготовлена к экзаменам! Не теряй здесь время. Как фамилия?
Она вышла из мастерской, по-детски обиженно выпятила нижнюю губу и развела руками. Выгнали!
У неё была особенность — никогда я не слышал от неё критику в адрес чьих-либо работ. Никогда нельзя было понять, что она думает о картинах своих соучеников. Никогда не говорила она и о своих работах, просто делала с лёгкостью изумительную картину и насмешливо улыбалась. И только один раз я услышал от неё слова, которые ни до этого, ни после мне слышать не приходилось.
После первого дня вступительных экзаменов по рисованию, вечером, мы гуляли по лесу, вдоль моря. Было совсем тихо. Недавно прошёл дождь, с листвы падали редкие капли. Рукой она медленно расстегивала рубашку у себя на груди и, поцеловав меня, тихо сказала:
— Сегодня я их видела.
— Кого? — не понял я.
— Своих конкурентов на экзамене.
