– В январе? При минусовой температуре? Не говори глупостей, Макс.
– Слушай, – с нажимом заговорил Макс, – мне на это плевать. Может, какие-нибудь сатанисты устроили свой шабаш – и хрен с ними. Мне до этого нет никакого дела. Я намерен обойти оранжерею и потом завалиться спать. И тебе советую последовать моему примеру.
Они прошли чуть дальше. Собаки бегали от дерева к дереву. Роуленд подумал, что животные, должно быть, почуяли запах лисицы, и внезапно вспомнил двигавшиеся в поле огоньки, которые заметил из окна детской. Он замер на месте.
– Пойду-ка я погляжу, что там такое, – сказал он. – Прогуляюсь и голову заодно освежу. Мне что-то не хочется спать.
– Тебе никогда спать не хочется, – сварливо отозвался Макс. – Это один из твоих многочисленных недостатков. Чем ближе рассвет, тем больше в тебе энергии. Нет уж, я – в кровать. Дверь оставлю не запертой, а ты, когда вернешься, запри.
Макс с собаками, фыркавшими у его ног, вернулся в дом. Роуленд прошел мимо оранжереи и открыл калитку, выходившую в поле.
Ему всегда нравилось гулять, особенно по ночам и в одиночестве. Вот и теперь он решил, что тишина и ночной воздух помогут ему прочистить мозги и стряхнуть с себя все заботы. Конечно, он ни за что не признался бы в этом Линдсей, но некоторые из ее замечаний достигли своей цели. Медведь в боксерских перчатках? Неандерталец? Реликт? Неужели при взгляде на него в голову действительно могут прийти такие сравнения? И неужели он действительно такой? Роуленд раздраженно одернул себя и ускорил шаг. Когда-то он уже бродил по этим полям и помнил, что тропинка тут вполне сносная.
В процессе ходьбы в его памяти всплывали все события прошедшего вечера. После оскорбительных замечаний Линдсей его мысли перекочевали на Женевьеву Хантер – странную, молчаливую и загадочную, затем он вновь вернулся мыслями в свое детство, на ферму, которую он описывал мальчикам Макса. Почему именно туда? – задумался он. Почему память постоянно возвращает его туда? На короткое мгновение он вспомнил это место таким, каким оно было не в сказке, а в реальности – убогая сырая развалюха, где поколение за поколением влачили жалкое существование его предки. В ней были всего четыре тесные комнаты, не было ни ванной, ни горячей воды, а сортир находился на улице. К этой роскоши прилагался двор, три коровника и четыре участка земли. Роуленд и любил все это, и одновременно ненавидел. Здесь тащили свое ярмо его родители. Они редко разговаривали друг с другом. Из комнат никогда не выветривался запах запустения и безнадежности. Иногда, когда отец пил, в доме воцарялась зловещая тишина, которая неизбежно заканчивалась взрывом ярости.
Зачем он идеализировал этот мир, причесал его и пригладил в угоду сыновьям Макса? Роуленд раздумывал над этим, не замечая, что идет все быстрее. Всю жизнь он избегал этого места, а теперь стал живописать его в виде некоей идиллии. Мать Роуленда, родившая своего единственного сына, когда ей уже перевалило за сорок, умерла десять лет назад, отца придавил взятый напрокат трактор, когда Роуленду было семь с половиной. Вот уже тридцать лет, как его нога не ступала на землю Ирландии и он не видел дома своего детства. Так зачем возвращаться туда – даже мысленно?
В отношениях между их родителями, бесспорно, была какая-то тайна. Зачем его мать – англичанка, начисто лишенная даже признаков импульсивности, – вышла замуж за человека на восемь лет младше ее и без гроша в кармане – доброго, но безвольного и сильно пьющего ирландца, который едва умел читать, но, когда хотел, мог быть сладкоречивым, словно ангел. К моменту замужества мать была тридцативосьмилетней старой девой, обитавшей в двухкомнатной квартире в бедном районе Бирмингема, и преподавала литературу в унылой городской школе. Изначально она взялась за эту работу с фанатизмом, достойным лучшего применения, но вскоре возненавидела больше всего на свете. Они с отцом встретились, когда тот, пытаясь наскрести хоть немного денег, приехал на заработки в Англию. Он чинил сточный желоб, а она попросила его подправить ограду в саду – так состоялось их знакомство.
