Любовь красного цвета - страница 187

– Она умела… – Лазар ненадолго заколебался, – вселять радость в сердца людей. В личной жизни ей были присущи искренность, внимание к другим, понимание их забот, смелость, милосердие и великодушие. Мария Казарес навсегда сохранила в себе детскую прямоту и непосредственность. За все эти годы слава не вскружила ей голову.

– Что же касается профессиональной деятельности, – его голос вновь обрел твердость, – то здесь она была поистине редким человеком – женщиной, создающей моду для женщин. Она вторглась в ту область искусства, где почти все главные роли по традиции распределены между мужчинами. Мария Казарес создала новый взгляд на то, какими современные женщины желают показать себя миру. Помогая женщинам изменить облик, она, вероятно, помогала им заново осмыслить самих себя. Насколько справедливо это утверждение, пусть решают другие. От себя же скажу: для меня, как мужчины, работа с ней была великолепной школой, и я безмерно благодарен ей за то, что она открыла передо мной волшебный мир, где инстинкты тела и сердца столь же ценны, как и плоды глубоких размышлений. Этот мир имеет короткое и емкое название: мир женщин. – Он опустил голову, хотя и говорил не по бумажке, а потом снова вгляделся в зал. Лазар стоял неестественно выпрямившись, почти по стойке «смирно».

«Словно часовой», – подумала Линдсей.

– Отдавая покойной последнюю дань уважения, хотел бы употребить еще одну французскую фразу. Для всего мира Мария Казарес была художником. Для меня же она была и навсегда останется моей amie de coeur.[38]

Он замолчал. Его темные глаза по-прежнему неподвижно глядели в зал. Линдсей почувствовала, как жалость и сочувствие сжимают ее сердце. «Чего же это ему стоит, – мелькнула у нее мысль, – говорить, искусно, без единого шва соединяя правду и заведомую ложь, так что никто не видит между ними ни малейшего различия? Говорить спокойным, ровным голосом».

Лазар между тем, не выказывая никаких эмоций, произносил свою речь по-испански, а затем перешел на немецкий. Завершив выступление, он тут же повернулся и покинул сцену.

Служащие на черном помосте не успели и шевельнуться, как Роуленд был уже на ногах. Схватив Линдсей за руку, он стремительно потащил ее по проходу между креслами. Толпа медленно зашевелилась, зал разноголосо загудел: люди начинали обмениваться впечатлениями. Линдсей поначалу была удивлена тем, что Роуленд так спешит, но быстро поняла, в чем дело. В дверях стояла Джини.

Линдсей сразу же заметила, насколько бледно лицо ее подруги. Бросив на Джини тревожно-испытующий взгляд, Роуленд быстро повел обеих женщин в вестибюль, потом на улицу, по тротуару.

Лишь через несколько минут, когда все трое, пройдя изрядное расстояние, свернули за угол, он остановился. Они стояли на тихой узкой улочке, на одной стороне которой высились жилые дома, а вдоль другой тянулась какая-то глухая стена.

– Ну что, слышала? – спросил Роуленд. Линдсей сразу поняла, что вопрос адресован не ей. Он обращался к Джини так, будто беседовал с ней наедине, а Линдсей оказалась в их компании лишь по какому-то недоразумению.

– Да, – ответила Джини и, прислонившись к стене, заговорила быстро и сбивчиво: – Они впустили меня как раз в тот момент, когда он заканчивал говорить по-французски. Но выдержка-то, выдержка какова! Как он только может? Как может так говорить – четко, бесстрастно, не заглядывая в бумажку? Я… – Она запнулась и впервые взглянула на Линдсей. – Роуленд пересказал мне то, что ты выяснила насчет Нового Орлеана. И пока выступал Лазар, эта история звучала в моих ушах. Я словно заново слышала ее в его словах, мне становился доступен их тайный смысл.

Линдсей не нашла, что на это сказать. Ее взор был прикован к лицу Джини, на котором четко отпечатался след удара. Удар этот, судя по всему, был нанесен тяжелой рукой. На скуле подруги темнел кровоподтек, который, расплываясь, охватывал значительную часть левой половины ее лица.

Джини все время поворачивалась левым боком к стене, пытаясь скрыть свой синяк от собеседников. Однако подобная тактика оказалась не слишком успешной. Роуленд тоже увидел кровоподтек. Линдсей заметила, как изменилось его лицо. Он как-то нерешительно дернулся, словно собирался предпринять что-то, но сдержался. Заметив его пристальный взгляд, Джини загородилась было ладонью, но в следующую секунду безвольно опустила руку. Наступило молчание. Молчание, которое, как показалось Линдсей, было наполнено каким-то низким гулом, звуком не спадающего напряжения. Джини заговорила вновь, полагая, очевидно, что таким образом сможет устранить возникшую неловкость. «Бедняжка», – жалостливо подумала Линдсей.