Что же касается мотивов Роуленда, то тут все яснее ясного, раздраженно подумала Линдсей, отходя от балюстрады. Джини была не просто красива – она обладала какой-то особой притягательностью в глазах мужчин. Линдсей могла из года в год наблюдать, как безудержно, словно мотыльки на свет, устремлялись к ее подруге представители сильного пола. Тем более не мог не почувствовать силы этого сексуального притяжения Роуленд Макгуайр – тот самый Макгуайр, который с методичностью машины менял женщин одну за другой. Для него это могло означать просто очередную интрижку – месяца на два, быть может, на три. Всего лишь упражнение для чресел, к которому сердце не имеет никакого отношения.
Линдсей почувствовала, как негодование в ее душе перерастает в самую настоящую ярость. В подобных ситуациях ее симпатии всегда были на стороне женщины, тем более что из всех подруг Джини являлась для нее самой близкой. Злоба на Макгуайра росла, грозя перехлестнуть через край, пока Линдсей шла в Дом Казарес, где в скором времени должна была начаться пресс-конференция Лазара.
К тому времени, когда она добралась до места, Линдсей успела убедить себя в том, что больше не просто не испытывает никакого влечения к Макгуайру, но даже не чувствует ничего, хотя бы отдаленно напоминающего простое женское любопытство. Торопливые слова Пикси до сих пор набатом звучали в ее голове, и она пришла к окончательному выводу, что Роуленд Макгуайр не кто иной, как холодный и бездушный манипулятор, для которого женщина лишь средство удовлетворения похоти. Казанова, Вальмон,[36] иными словами, мужчина, не заслуживающий в ее глазах ничего, кроме глубочайшего презрения… И тут в густой толпе Линдсей заметила его. Достаточно было ей лишь мельком увидеть это прекрасное лицо, чтобы в ту же секунду забыть все, о чем она только что думала.
* * *
Линдсей не сразу увидела его. Когда она подошла к Дому Казарес, до пресс-конференции оставалось еще полчаса, однако у входа в здание уже бушевал людской прибой. Улица и площадка перед домом были сплошь забиты микроавтобусами, повсюду как грибы торчали белые тарелки спутниковой связи, тянулся телевизионный кабель. Громоздкое оборудование телевизионщиков мешало всем, однако ни капли не стесняло их самих. Си-эн-эн и прочие «киты» американского телевидения были тут как тут. Здесь же мелькали знакомые физиономии техников связи и девушек-распорядительниц из британских телекомпаний Би-би-си и Ай-ти-эн. Французы, итальянцы, немцы, испанцы, японцы – все прибыли в полном составе и разворачивались в боевые порядки. Линдсей в буквальном смысле слова попала в вавилонское столпотворение – люди стояли плотной стеной, со всех сторон звучала разноязыкая речь. Однако в вестибюле давка оказалась еще сильнее. Абсолютно все – и с пропусками, и без оных – норовили как можно скорее прорваться в конференц-зал, чтобы занять места поудобнее. Подобная толчея с элементами потасовки частенько возникала во время показов коллекций, но на сей раз здесь творилось нечто невообразимое. Линдсей физически ощущала какой-то особый, острый запах истерии, исходивший от толпы. Людьми владело не просто желание протиснуться в зал и поскорее занять место, но и другие, более сильные эмоции. Нездоровый ажиотаж на грани исступления был своего рода данью памяти почившей знаменитости. Многие здесь всерьез, почти как личную драму, переживали внезапную кончину Марии Казарес: некоторые дамы еще до начала пресс-конференции начали обливаться слезами.
По пути к дверям конференц-зала Линдсей молила в душе Бога, чтобы ее не затоптали. Ей наступали на ноги, ее пихали, швыряли из стороны в сторону – оставалось только надеяться, что не повалят на пол, что означало бы верную гибель. Сотрудники фирмы Казарес, облаченные в строгие черные костюмы, пытались хоть как-то утихомирить толпу. Но их было слишком мало – бурлящий людской поток грозил смести и разметать и их. О том, чтобы заставить каждого показать на входе пригласительный билет, не могло быть и речи. Линдсей получила по голове длинным штативом с увесистым микрофоном на конце, и по пальцам ее ног прогулялась какая-то особа в туфлях на острых шпильках. Грузный, как медведь, мужик – представитель одного из американских телеканалов – саданул ей локтем под ребро. Линдсей отлетела от него будто пушинка и закружилась в мощном водовороте. Перестав сопротивляться, она позволила толпе нести себя вперед. Перед ее глазами открылся зал, залитый слепящим светом. Вдали виднелась черная сцена, похожая на эстраду, на ней – пюпитр, микрофоны, камеры, а над всем этим – гигантская фотография Марии Казарес, всем известный битоновский портрет, увеличенный до невероятных размеров. Набравшая силу волна вплеснула Линдсей внутрь зала. Тогда-то она и увидела Роуленда Макгуайра.
