«Секс чем-то похож на боль, – пришла ей в голову мысль. – Нет его – и забываешь, какую страшную силу он может обрести над тобой». Теперь в зеркале были видны все последствия этой «страшной силы»: ее отпечаток хранили распухшие губы, раскрасневшаяся кожа, все тело Джини – там, где его обнимали, трогали, стискивали руки Роуленда. Она нежилась в болезненной истоме, еще не прошедшей после недавней плотской близости. Бедра ее до сих пор были влажны. Она пахла сексом, источала секс, с наслаждением ощущала внутри себя последствия восхитительного землетрясения, имя которому – секс. Эти остаточные толчки внутри ее возникали при воспоминании о том, как Роуленд умело и ловко проделывал с ней сначала одно, потом другое.
Сначала одно, потом другое… Не в этом ли выражалась ее скрытая суть? Не это ли мера ее предательства? Вопреки непреклонной уверенности в собственной добродетели, вопреки всем обетам верности она тем не менее оказалась здесь, в ситуации, которая не могла ей привидеться даже в кошмарном сне. Да скажи ей кто-нибудь раньше о том, что такое возможно, она в лучшем случае подняла бы такого человека на смех. Но вот теперь она сама сделала этот выбор и, что самое страшное, получила величайшее наслаждение. Что только усугубляло степень ее чудовищной неверности.
И откуда только раньше бралась у нее эта тупая, упрямая, наивная убежденность в том, что подобное может дать ей только Паскаль? Почему она была так уверена, что любовь изменяет саму природу полового акта, придавая ему силу и остроту, которых люди, занимающиеся сексом без настоящей любви, якобы просто не способны почувствовать? Ей подумалось, что с ее стороны это было чисто женской ошибкой, чисто женским заблуждением. Потому что ни один мужчина на свете не признается, что когда-либо думал так же, как раньше думала она. Однако все ее нынешние рассуждения отчего-то повисали в воздухе. А объяснялось все просто: то, что на первый взгляд казалось весомым доказательством, оказывалось на самом деле попыткой обелить себя. Джини не могла не видеть лживости собственных мыслей, глядя в зеркало на свое лицо. Она чувствовала свою неправоту нутром, еще хранящим остатки наслаждения от недавнего пиршества плоти. Предав любимого человека, Джини узнала себя с совершенно новой стороны – на редкость неприглядной.
Набрав воды, она забралась в ванну, а затем вернулась в спальню. Сквозь задернутые шторы в комнату проникал слабый свет. Роуленд Макгуайр лежал на спине, расставив локти и положив ладони под затылок. При ее появлении он повернул голову. Подойдя к кровати, Джини опустилась рядом с ним. Обнаженным он выглядел просто потрясающе. Его рельефное тело еще блестело от пота. Она потерлась щекой о твердое плечо Роуленда, прикоснулась губами к его коже, ощутив соленый привкус. Осторожно обняв Джини одной рукой, он притянул ее к себе. Его ладонь легла на ее бедро.
Близость в сочетании с безмятежностью и покоем – это ощущение тоже казалось новым. Оба некоторое время молчали. Джини было хорошо с Роулендом. Воспоминания о его страстных поцелуях и объятиях теплыми волнами омывали ее. И все же именно она решилась разрушить эту идиллию.
– Такое в жизни случается только раз, – проговорила Джини. – Так и должно быть – только один раз, не больше. Ничего подобного не случалось со мной в прошлом, не должно произойти и в будущем. Это было просто совпадение обстоятельств, случайность…
– Ошибка?
– Нет. – Она смотрела ему прямо в глаза. – Я так не сказала. Ни один из нас не стремился к этому намеренно, вероятно даже, вовсе не желал, чтобы это произошло. Но тем не менее это случилось. И если мы никогда больше не будем вспоминать, говорить об этом… Лучше…
– Относиться к этому как к какому-нибудь небесному явлению – затмению, например, или кратковременной аберрации? – Он тоже не сводил с нее внимательных глаз.
– Не знаю… – Джини избегала прямого ответа. – Может быть. Аберрация… Как бы ты сам истолковал это слово? У него есть точное определение?
– Могу дать тебе словарное толкование: отход от правильного пути, отклонение от нормы.
