Ее сердце снова бешено заколотилось. Она покрылась потом, наблюдая за Михаилом. Он сел на свое место, взял в руки вожжи, и тронулся в путь, не говоря ни слова.
— Это не было похоже на настоящую церковь, — проговорила она, пока они спускались с холма на дорогу, ведущую к реке. — У них нет никого в одежде священника.
— Господь не создавал конфессий.
— Моя мать была католичкой. О себе я не говорю.
— Почему ты так боишься быть внутри церкви?
— Я не боялась. Меня просто тошнит от этого. Церковь полна лицемеров.
— Ты была до смерти напугана. — Он взял ее руку. — У тебя до сих пор руки потные. — Она попыталась выдернуть руку, но он сжал ее крепче. — Если ты убеждена, что Бога нет, тогда чего же ты боишься?
— Я не хочу иметь ничего общего с каким–то огромным небесным оком, которое только и ждет подходящего случая, чтобы раздавить меня, как клопа!
— Бог не осуждает. Он прощает. Она выдернула руку.
— Так же, как Он простил мою мать?
Он взглянул на нее со свойственной ему спокойной уверенностью, которая порой доводила ее до бешенства.
— Может быть, это она сама никогда не прощала себя. Его слова прозвучали как удар. Ангелочек смотрела прямо перед собой. Какая польза от того, что Михаил такой заботливый? Он все равно ничего не понимает. Этот бедный глупец был словно не от мира сего. Он решил продолжить разговор.
— Может, причина как раз в этом? Как ты думаешь?
— Во что бы моя мать ни верила, лично для меня в церкви нет места, так же, как и для нее не было.
— Если для Раав, Руфи и Вирсавии было место, я думаю, для тебя тоже найдется.
— Я не знаю ни одной из этих женщин.
— Раав была проституткой. Руфь спала у ног мужчины, с которым они не были женаты. Вирсавия была прелюбодейкой. Когда обнаружилось, что она беременна, ее любовник спланировал убийство ее мужа. Ангелочек посмотрела на него.
— Не думала, что ты знаешься с подобными женщинами.
Михаил рассмеялся.
— Имена этих женщин записаны в родословии Христа в начале Евангелия от Матфея.
— Ах, вот оно что, — сказала она тускло и неприязненно взглянула на него. — И ты думаешь, что можешь поставить меня в один ряд с ними? Ну, тогда скажи мне кое–что. Если это на самом деле так, как ты говоришь, то почему священник отказался говорить с моей мамой? Она, кажется, была вполне подходящей кандидатурой в такую достойную компанию.
— Я не знаю, Амэнда. Священники всего лишь люди. Они не Бог. У них есть свои предубеждения и ошибки, как у всякого человека. — Он слегка подстегнул лошадей. — Мне жаль твою мать, но сейчас я озабочен твоей жизнью.
— Почему? Ты боишься, что если не позаботишься о моей душе, то я пойду в ад?
Она издевалась над ним.
— Я думаю, что ты одной ногой уже побывала там. — Он снова подогнал лошадей. — Я не собираюсь тебе проповедовать, но и отступать от того, во что верю, не собираюсь тем более. Ни для твоего удобства, ни по каким другим причинам.
Ее пальцы сжали край сиденья.
— Я тебя об этом и не просила.
— Ты не говорила об этом, но любой мужчина будет чувствовать некоторое давление на психику, если его жена сидит в повозке на улице, пока он в церкви.
— Ну, а если мужчина силком тащит свою жену в церковь?
Он взглянул на нее.
— Я думаю, в этом ты права. Прости.
Она снова устремила взгляд прямо перед собой, закусила губу. Слабо вздохнув, добавила: — Я не могла оставаться там, Михаил. Просто не могла.
— Возможно, в другой раз.
— Никогда.
— Почему?
— Как я могу сидеть в окружении тех самых детей, которые называли меня оскорбительными кличками? Они остались прежними. Не важно, это Нью–Йорк или грязные холмы Калифорнии. — Она слабо усмехнулась. — Я знала одного мальчика, его отец приходил к маме в нашу лачугу. Он был постоянным клиентом. А его сын обижал мою маму и меня, обзывал грязными словами. Тогда я сказала ему, куда ходит его отец по средам после обеда. Он мне, конечно, не поверил, а мама сказала, что я сделала ужасный, жестокий поступок. Я не понимала, как правда может еще больше все испортить, но через несколько дней — я думаю, из чистого любопытства, — этот мальчик проследил за своим отцом и увидел, что я была права. Я подумала, что вот, теперь, когда он все знает, он оставит нас в покое. Но нет. Он
