Мальчонка, уловив взгляд Аркадия, услужливо пояснил:
— Сервелат-с. Остатки деликатесной роскоши.
Он кивнул в сторону Берты, как бы показывая, кому обязаны.
— Сервелат, — Аркадий отставил рюмку. — Религии я, ребята, чужд, но печень в последнее время барахлит. Есть чем заменить?
Берта ловко смела с тарелки злополучный сверток.
— А у меня картошечка поспела. Вы пейте, мальчики, я мигом.
Выпили. Дрянь еще та. Аркадий быстро подхватил половинку помидора — забить тоскливый вкус плохой водки. Помидор оказался до омерзения сладким, батон пересох и рассыпался на ломкие, колючие кусочки. Черновицкий держался молодцом: приняв дозу, он только крякнул, раздувая горло, как настоящая утка, и тут же закурил. Мальчонка осторожно отпил из стаканчика и, подражая Аркадию, подхватил половину помидора. Пошел явный негатив, отрава металась по периферии, решительно требуя закуски, а Берта все не шла и не шла. Но вот она появилась, прекрасная, словно юная Маргарита, с дымящейся кастрюлей на вытянутых руках.
— Действительно картошка, — Аркадий аж привстал от удивления. — Кто подвигнул тебя на гражданский подвиг, о чудесная кулинарка?
Берта не умела и не любила готовить. Питалась она и приятелей своих кормила дешевой едой из лавочек на рынке. Всякие замазки из хумуса и тхины, баклажаны в майонезе, полусырая пицца, готовый чипс и прочая дрянная снедь подавались на завтрак, обед и ужин, в будни и праздники. От нежданной кастрюли запахло детством, воскресными обедами вокруг семейного стола, забытыми мечтами, утерянными надеждами. Аркадий воткнул вилку в бок здоровенной картофелине с бесстыдно задравшейся шкуркой и перекинул к себе на тарелку.
— Вот порадовала, вот удивила! Совсем как большая. Достойна поцелуя и благодарности перед строем!
Берта улыбалась, горделиво озирая дело своих рук.
— Да так, стих нашел. Сама не знаю почему.
— Ах ты, милая картошка-тошка-тошка, пионеров идеал, идеал!
Пел Аркадий гнусаво, зато не фальшивя.
— Тот не знает наслажденья-денья-денья, — подхватил, было, черновицкий, но тут же осекся под укоризненным взглядом Берты.
«Правильно, — подумал Аркадий, — что позволено Юпитеру… ну и так далее».
Мальчонка тоже ощутил неловкость момента и, дабы загладить бестактность товарища, предложил:
— А теперь — за хозяйку дома. За вдохновение. За свободный полет Большой Берты!
«Какой там полет, какое вдохновение, — подумал Аркадий. — К искусству Бертины каракули имеют такое же отношение, как подставка для кофейника к запаху кофе».
Подумал, но спорить не стал.
Выпили. Крепко закусили картошкой. Деловито, без ненужных слов приняли еще по одной. Начало забирать. И жизнь показалось уже не столь удручающей и страшной, зал как-то распрямился, стал выше и просторнее, припудренные морщинки на верхней губе у Берты тоже куда-то исчезли, а черновицкий, с его смущением и робостью, выглядел просто симпатягой.
— Откуда товарищ, — обратился Аркадий к мальчонке, подбородком указывая на черновицкого. — Почему не знакомишь?
Мальчонка аж зарделся от удовольствия. Его словно посвятили в рыцари, нет, в рыцари рановато, но в оруженосцы — так наверняка, и это столь искомое чувство принадлежности к цеху демиургов заиграло румянцем на щеках.
— Черновицкий, — представился черновицкий, — протягивая руку со стаканом.
— Да вижу, что не москвич, — отозвался Аркадий, крепко чокая своей рюмкой о стакан. — Красивый, говорят, город, просто маленький Париж.
Он улыбнулся самой широкой из своих улыбок и, внутренне дивясь собственному коварству, чокнулся еще раз.
Теперь настала очередь черновицкого краснеть от удовольствия. Разлетевшись на улыбку, он тут же начал плести об австро-венгерской архитектуре, чугунных решетках, садах возле старых домов, двориках, увитых плющом.
— Дворики, чувачки, ах, если бы вы видели эти дворики! — восклицал он, уносясь в прекрасное прошлое.
Аркадий внимательно слушал, кивая головой. Раскручивать, потрошить собеседников давно стало его привычкой, профессиональным вторым «я». Даже не задумываясь, он в нужных местах удивленно приподнимал брови или, сопереживая, морщил лоб. Берта, осведомленная о симпатиях Аркадия, покусывала губки, еле удерживаясь от смеха. Но черновицкий ничего не замечал.
