— Ты скрываешь от меня какую-то тайну, Беатриче. Это нехорошо. Разве тебе неизвестно, что я друг твоего брата?
Маленькая птичница залилась слезами.
— Неужели я вызвал своими словами эти рыдания? — спросил изумленный гондольер.
— О нет, Доминико! Я плачу не от твоих слов.
— В таком случае объясни, ради Бога, что случилось? И где Орселли? Почему он не пришел сегодня с тобой? Его и ночью не было видно с товарищами… Уж не в море ли он? Не задержала ли его буря? Мы все удивлялись его отсутствию. Обычно он не замедляет явиться одним из первых, когда предвидится добыча… Скажи же мне, Беатриче, ты беспокоишься о своем брате, не правда ли?
— У меня нет больше брата, Доминико, — ответила девушка сквозь сдерживаемые слезы.
Гондольер взглянул на нее с испугом.
— Я не понимаю тебя, — проговорил он. — Право, не понимаю… Быть может, Орселли сражен желтой лихорадкой? Нет, ты тогда не ушла бы от него. Если б он был в опасности в море, то ты стала бы расспрашивать всех: не видел ли кто-нибудь его вчера… Почему же ты не откроешься мне, Беатриче? Ты же знаешь, что все гондольеры и рыбаки готовы пожертвовать за него жизнью.
— Знаю, мой добрый Доминико, но не в их власти помочь бедному Орселли.
По лицу Доминико пробежала тень беспокойства.
— Я хочу знать правду, Беатриче, — проговорил он настойчиво. — Ты не имеешь права скрывать ее от нас.
— Я не могу открыть тебе правду, Доминико. Не сердись на меня, — проговорила певица, вытирая слезы.
— Как так не можешь? Кто ж запрещает тебе говорить истину? — вспыхнул гондольер. — Не могла же бедная же Нунциата сделать такую глупость… Впрочем, если ты хочешь молчать, то я пойду к Нунциате и узнаю от нее все.
— О нет, нет! Зачем тревожить мать, — перебила быстро певица, заметив, что Доминико собирается убежать. — Если ты хочешь знать все, то лучше я скажу это сама.
И наклонившись к нему, она проговорила шепотом:
— Орселли погиб! Его увели от нас ночью.
Доминико недоверчиво покачал головой.
— Ты смеешься надо мной, Беатриче? Это нехорошо… Нельзя ли обойтись без сказок?
— Какие сказки! Разве ты не видишь, что я плачу, — возразила она печально.
Раздосадованный гондольер чуть было не швырнул свою корзину.
— Да можно ли поверить, чтобы его увели от вас силой? — проговорил он задумчиво. — У Орселли нет врагов: он слишком добр и честен, чтобы иметь их. Разбойники не возьмут его в плен, потому, что он не может дать за себя выкупа, а от негодяя или бандита, подкупленного каким-нибудь патрицием, влюбленным в твои глаза, он сумел бы отделаться без труда и сам.
Девушка закрыла лицо руками и прошептала прерывающимся голосом:
— Он не защищался.
— Не защищался?! Неужели же он не понадеялся на свою бычью силу?
— Было невозможно оказывать сопротивление, — прошептала чуть слышно Беатриче.
— Что за вздор говоришь ты, милая крошка? Какой же человек, обладающий здоровьем и силой…
— Молчи, Доминико, молчи… Ты поступил бы так же, как он… и ты не стал бы оказывать сопротивления…
— Ах, Беатриче, ты рассуждаешь как ребенок! Но я мужчина и говорю, что мы обязаны покоряться беспрекословно только Богу да Его представителю на земле и правосудию… Но расскажи мне все, что произошло, а иначе я подумаю, что Орселли совершил страшное преступление.
— Да разве брат мой способен быть преступником? — воскликнула Беатриче, взглянув с негодованием на Доминико.
— Никто и не думал об этом, — перебил гондольер, довольный действием своей хитрости. — Но бедность может вынудить ко всему. Меня удивляет только одно, а именно: отчего он не обратился за помощью к своим друзьям, вместо того чтобы обесчестить нашу корпорацию?
Беатриче была поражена словами Доминико так сильно, что даже перестала плакать и не нашлась, что ответить ему.
— Да, товарищи и не поверят, — продолжал он, — когда я расскажу…
— Даже тогда, когда вы расскажете им, что Орселли ле Торо был арестован синьором Орио Молипиери, капитаном объездной команды, по приказу сената! — закричала она, покраснев от негодования.
Гондольер отскочил назад, пораженный, в свою очередь, неожиданной вестью, и повесил голову, не замечая, что вокруг него и Беатриче уже начали собираться торговцы.
