Немой слуга сделал порывистое движение, но император продолжал спокойно, как бы не заметив этого:
— Вы любите также, чтобы вам прислуживали скромные слуги, и я дам вам немого слугу, который будет повиноваться вашему жесту и не выдаст ваших тайн. Наконец, я оставляю вам в качестве телохранителя льва Андрокла — можете спать спокойно под его защитой. Надеюсь, — заключил Заккариас, что вы будете теперь довольны Мануилом Комнином и признаете, что он не менее справедлив в квартале прокаженных в Венеции, чем в роскошном Бланкервальском дворце.
Но Молипиери был уже не в состоянии отвечать на насмешки. Все стало представляться ему в неестественном виде: Заккариас казался ему каким-то демоном-гигантом, а укротитель и немой двигались перед ним как привидения в полумраке. Одна только Зоя сияла еще в его глазах звездой надежды на спасение.
— Следуйте за мной, товарищи, — обратился император к Кризанхиру и Аксиху. — Когда мы вернемся сюда, здесь не будет больше врагов. Надеюсь, Кризанхир, что ты не возобновишь больше своего ходатайства за дочь логофета и не вздумаешь заступаться за шпиона, которого она хотела спасти ценой моей жизни.
Аколут испустил глубокий вздох и грустно взглянул на молодую гречанку. Уловив ее презрительную улыбку, он побледнел.
— Зачем вы раздражаете Мануила, Зоя? — спросил он шепотом.
— Если бы вы любили меня, если бы вы не были невольником, прикованным золотой цепью к тирану, вы помогли бы мне защитить этого молодого безумца, — ответила она с негодованием.
Не зная, что ответить на такой упрек, варяг опустил голову и удалился из комнаты.
Как только дверь затворилась за ним, немой вынул маленький пузырек и вылил его содержимое в кубок, который и поднес патрицию, делая знак, чтобы тот выпил его.
Орио колебался, а Зоя воскликнула:
— Берегитесь, синьор! Этот слуга исполняет, возможно, приказание своего господина.
Видя, что его отчаянные жесты возбуждают одно только недоверие, несчастный немой сорвал с себя черное покрывало, и глазам пленников представилось страшно изуродованное лицо. Вместо одного глаза виднелась только кровавая впадина, другой же глаз был устремлен на молодую девушку с выражением тревоги и горестного упрека.
— Бедняга! — произнес невольно Молипиери, отворачиваясь в сторону, чтобы не видеть лица невольника.
Но Зоя не могла, несмотря на весь свой ужас, отвести взор от этого несчастного. Казалось, она находила какое-то сходство в этих обезображенных чертах с хорошо знакомым ей лицом.
Губы немого конвульсивно подергивались, а взгляд его как будто говорил: «Неужели же ты больше не узнаешь меня?»
Затем, словно повинуясь какому-то голосу свыше, невольник подошел к трепещущей девушке и указал ей на широкий рубец, пересекавший одну из его бровей.
Зоя побледнела еще сильнее.
— Неужели это возможно! Неужели Комнин сказал правду?! — простонала она с выражением беспредельного горя.
Вместо ответа немой снова указал на красный рубец.
— О, я не могу поверить! Что за утонченная жестокость! — проговорила девушка. — Пресвятая Дева! Неужели подвергли моего отца такой пытке за то, что во мне была искра жалости? Нет, я не могла быть даже невольной причиной подобного зверства!.. Несчастный страдалец, сжальтесь надо мной! Скажите ради Бога, что я ошибаюсь, что вы не мой отец! Но, что я говорю, вы не можете сделать этого, вы немы, — прибавила она голосом, походившим на стон.
Старик открыл рот, и Зоя зашаталась: язык его был вырван. Она упала перед невольником на колени, пораженная ужасом, и обняла его ноги.
— Отец мой, — шептала гречанка, сжимая руки старика, — неужели это не сон? Неужели это в самом деле вы?.. Вы, который так любил и баловал меня. О, зачем не обходились вы со мною, как с чужой? Зачем внушили мне только любовь, но не боязнь к себе? Разве я осмелилась бы выдать ваши тайны, если бы я боялась вас… Но вы носили меня маленькую на руках, исполняли все мои капризы… Для меня одной в вашем голосе звучала бесконечная любовь — и я больше не услышу его никогда! Этих добрых глаз коснулось раскаленное железо… Передо мною закрыт рай — я отцеубийца!..
