— А! Ты начинаешь говорить тоном наставника? Ты не подумал, что мне не очень-то весело ходить из дома в дом и собирать солдат, заглаживая, таким образом, свои ошибки… О, с какой радостью полетел бы я на поле битвы, искать встречи с августейшим императором, победившим меня за кубком?!
Между тем, пока Орселли и Орио обменивались словами, отряд патриция стоял, не понимая, что заставляло их начальника говорить так долго с гондольером, тогда как в других местах он исполнял свою обязанность, не допуская никаких рассуждений.
Но Беатриче, пристально смотревшая на капитана, поняла, что тот находился в состоянии полнейшего опьянения. Это было видно по его глазами, то мутным, то сверкавшим, как раскаленные уголья. Тем не менее девушка решилась подойти к нему, надеясь смягчить сердце Орио.
— Синьор Молипиери, — начала она ласково. — Вы не слишком снисходительны к нам.
— Напротив, милая крошка, я очень снисходителен к хорошеньким девушкам, — отвечал Орио, стараясь сохранить равновесие.
— Вам жаль женщин, и вы не хотите видеть их несчастными?
— Любезнее меня нет ни одного человека ни в Венеции, ни в Константинополе, — воскликнул Орио, — и я разрублю пополам того, кто дерзнет сказать, что у тебя некрасивые глаза.
Беатриче покраснела и отступила шага на два от капитана.
— Ну а что же будет с нами, если вы уведете Орселли, капитан, — продолжала она. — Разве вы не знаете, что нам придется тогда просить милостыню?
Молипиери старался твердо стоять на ногах и, опираясь на рукоять секиры, проговорил убедительным тоном:
— Клянусь, что ни один сенатор не откажется отдать тебе свое сердце, моя красоточка!
По лицу Беатриче пробежало облако. Гондольер же, напротив, как будто оживился и устремил мрачный взгляд на лицо Молипиери. Нунциата же приподнялась на постели и обратилась к дочери:
— Не трать попусту слов, милая Беатриче, — сказала она, — разве ты не видишь, что этот патриций не в силах понять твоих слов?
— Не в силах понять?! — повторил с сильным негодованием Орио. — Ого! Старуха, как видно, желает поругаться… Черт побери! Этот молодец умнее матери: он, по крайней мере, молчит. Но успокойтесь: если я возьму брата, то разумеется не оставлю без внимания и сестру. Нельзя же позволять жемчужине валяться в грязи… Ради твоих прелестных глаз, Беатриче, я буду покровительствовать твоему брату… В доказательство же моих миролюбивых намерений и в залог вечной дружбы я сейчас расцелую тебя на виду у всех.
Он расхохотался и простер к ней объятия.
Девочка отскочила с испугом, но все же мысленно признала, что капитан прекрасен, как Адонис. Она невольно увлекалась его мелодичным голосом и любовалась великолепными глазами, взгляд которых проникал в ее душу.
— Я поцелую вас, синьор Орио, но только в том случае, если вы не возьмете Орселли, — сказала певица полушутливым тоном.
Вместо ответа патриций принял самодовольный вид и направился неровными шагами к смущенной Беатриче.
Орселли, не говоривший ни слова, посмотрел на капитана мрачно и презрительно, возмущаясь его дерзостью.
— Позвольте мне дать вам хороший совет, синьор Орио, — проговорил гондольер глухим голосом. — Не трогайте девушку, если не желаете получить за это должное возмездие.
— Возмездие! Так ты угрожаешь мне? — воскликнул Орио, подняв руку, как бы с намерением ударить гондольера. — На колени, несчастный! Проси прощения!
Беатриче вздрогнула, она знала хорошо характер брата и понимала, что тот, не задумываясь, бросится на пьяного Орио. Ей было жаль молодого патриция, и сердце ее забилось под влиянием нового, никогда еще не испытанного ей чувства. Она схватила руку Орселли и прошептала с мольбой в голосе:
— Не бей его, милый брат! Ты видишь, что он не сознает, что делает…
— Неужели же я должен встать на колени по приказанию этого нахала?
— Нет, нет!.. Я унижусь перед ним за тебя… Буду умолять его, образумлю его… Он ведь сумасшедший, а сумасшедших надо жалеть.
— Сумасшедших, но не пьяных! — возразил гондольер сурово.
— Пьяных? — повторил Молипиери, расслышавший это замечание со свойственной нетрезвым людям чуткостью. — А! Ты считаешь меня пьяным?.. Это, право, забавно! Но я докажу…
