Люблю мой `Смит-Вессон` - страница 17

– М-да, – согласился толстяк. – Сладкая музычка.

– Это нечестно, – сказал Злыдень, обращаясь к Терьеру. – Я ведь много отдаю на вашу благотворительность, знаете ли.

– Какая еще к черту благотворительность?

– Милосердное общество в пользу маленьких шотландцев-паралитиков имени Джимми Крэнки[6].

Не успел Злыдень договорить, как Терьер замахнулся, метя ему прямо в лицо. Отступив на шаг, Злыдень перехватил его запястье и сдернул с крыльца. И пока Терьер пытался вырваться, дал прямо в зубы. Терьер рухнул, мотая головой, словно что-то отрицал или никак не мог поверить.

Тут перешел в наступление толстяк, застав Злыдня врасплох на удивление быстрым правым в живот. Повторный удар Злыдень блокировал и врезал толстяку точно в центр рассерженной красной морды. Потеряв равновесие, толстяк оступился и, ловя ртом воздух, приземлился на спину.

Повернувшись, Злыдень пошел прочь. Изрыгая проклятия и осколки зубов, Терьер бросился следом. Оглянувшись, Злыдень увидел, как в правой руке у него что-то блеснуло. Неспешно, не обращая внимания на приближающееся такси, Злыдень расстегнул куртку, достал "ругер блэкхоук", прицелился в землю перед шотландцем и выстрелил. Терьер набежал прямо на пулю, которая прошила ему подъем правой ступни.

Взревев от боли и ярости, Терьер оступился на бордюре и приземлился прямо под колеса такси. От капота его отбросило на мостовую. Таксист притормозил, машину занесло, и она еще раз переехала упавшего.

Пассажирка такси завопила. Злыдень бодро шел прочь – отступив в сторону, чтобы не столкнуться с двумя подростками, пронесшимися мимо в непреодолимом желании посмотреть на пострадавшего. По тому, как они бежали, можно было подумать, никогда не видели несчастного случая.

Но если я тебе нужен, если ты ищешь меня,

Кто ждет за ужасной дверью, если не призрачный я?

Гарольд Монро (1879-1932). «Ужасная дверь»

В две минуты девятого крупный мужчина с меланхоличным лошадиным лицом поднял тяжелые веки. Каждую ночь во сне он превращался в Джона Ставри, греческого мальчишку-иммигранта. Но наяву всегда оставался Шефом, главарем "Пономарчиков", самой могущественной банды Манчестера.

Он лежал в спальне Малькольма Пономаря, в большом удобном доме Малькольма Пономаря в Кнутсфорде. Как всегда, Шеф спал один, его длинное крупнокостное тело заполняло двуспальную кровать. В дверь постучали. Потом она открылась и вошел Философ, один из самых верных людей Шефа. Философ принес Шефу завтрак: апельсиновый сок, овсянку, чай, масло и тосты. Обычно Философ оставлял поднос на прикроватной тумбочке, но сегодня помешкал.

– Вчера вечером в клубе была заварушка. – У Философа был неожиданный для крупного мужчины голос, высокий и гнусавый. – Кое-кого подстрелили.

– Кого? – Во взгляде Шефа безошибочно читалась надежда.

– Не Маленького Малька. Гарри Терьера.

– Он мертв?

– Нет, но джигу уже никогда не станцует. – Философ рассмеялся собственной шутке, и Шеф воззрился на него строго.

– Стрелявшего поймали?

– Сбежал, мать его.

– Значит, к Маленькому Мальку это отношения не имеет.

– Скорее всего нет. Я бы предположил, это был просто пьянчуга, надравшийся на выходные.

Помешивая чай, Шеф улыбнулся. Ему нравилось, как Философ говорит. Как он произносит "скорее всего нет", подразумевая "хрен его знает". Это создавало впечатление (во всяком случае, на взгляд Шефа), что он собрал вокруг себя отборные кадры.

– Вопрос времени, – сказал Шеф. – Рано или поздно кто-нибудь парня пришил бы. От него жди беды.

Философ задумчиво почесал задницу.

– Конфуций сказал: "Кто водится с дрочками, тому рано или поздно малафья в глаз попадет". – Подождал смеха, которого так и не последовало, и добавил: – А жаль.

– Чего жаль? – поднял на него глаза Шеф.

– Так. – Философ пожал плечами. – Просто всякий раз, когда я с девчонкой иду в клуб, Мальк хорошо нас встречает. Не пресмыкается, задницу не лижет. Думаю, он правда нам рад.

Шеф кивнул.

– Теперь и ты понимаешь, что я чувствую. Я знал его всю его жизнь. Он играл в "грязного доктора" с моими собственными дочками.

– Но скажу тебе одно. Элтон Джон из него никудышный.

– Но нельзя же пришить парня только за то, что он фальшивит.