Прежде его влекло к Илоне, и все-таки он никогда не любил ее, хотя испытывал к ней нежность. Адам отчаянно искал в душе остатки былой привязанности. Ведь должен был остаться хоть какой-то след, искра прошлой страсти! Но находил только золу воспоминаний. Воспоминаний настолько далеких, словно реально никогда и не существовавших.
Глядя на Илону, Адам терзался мучительным чувством вины. Честь требует, чтобы он провел остаток лет с ней, а не с той женщиной, которую он любит превыше жизни! О, ужас! И мысль эта причиняла неизъяснимое страдание.
Генерал щелкнул пальцами, словно подзывая собак. Повинуясь унизительному жесту, несчастная пара сошла по ступеням и снова согнулась в поклоне. Муромский шагнул ближе и ухватил Илону за подбородок. Жилистые пальцы впились в кожу. В глазах стоявшего рядом мужчины вспыхнула искра ненависти, но все смотрели на женщину, и никто этого не заметил.
— Ты ведь знаешь, дорогуша, как высоко я ставлю покорность. — Хрипловатый голос звучал негромко и даже дружелюбно. — По-моему, я уже предупреждал, что неповиновения не потерплю. — Женщина всхлипнула, и генерал, удовлетворенно хмыкнув, потрепал ее по щеке. Затем обратился к гостям: — Славная коллекция, не так ли?
— Коллекция? — эхом отозвалась Жюли.
— О да. Я взял за правило привозить сувенир-другой из каждой военной кампании — из Турции, с Кавказа, из Средней Азии. — Любитель редкостей просиял. — Этих двоих я особенно ценю. — Он указал на Илону и ее спутника. — Захватил их в Венгрии пять лет назад.
При мысли о том, что в ее жилах и в жилах этого мерзавца струится одна кровь, Жюли почувствовала приступ тошноты, а затем — слепящую ярость.
— Коллекция? Почему бы не назвать вещи своими именами? Рабы, вот они кто.
Запрокинув голову, Муромский отрывисто расхохотался.
— Вы, европейцы, так чувствительны! Мы, русские, по крайней мере, честны. Вы тоже держите рабов, только называете их свободными людьми — вот и вся разница!
Опасаясь наговорить лишнего, Жюли благоразумно прикусила язык. Но выражение лица выдавало ее с головой.
Муромский неуютно поежился. Его не оставляло ощущение, что гостья знает про каждую из когда-либо совершенных им гнусностей. По спине поползла холодная дрожь. Передернувшись, владелец имения оглянулся на ее мужа.
— А вы, месье де Карт? Вы разделяете сантименты вашей жены?
Заметив, как тот поспешно отвел взгляд от «трофейной» венгерки, Муромский улыбнулся про себя. Итак, гость не остался равнодушен к чарам пригожей девицы, хотя и изображает из себя примерного семьянина.
Адам вздрогнул, осознав, что из разговора Бориса Муромского и Жюли не расслышал ни единого слова.
— Я во всем согласен с женой, генерал.
— Вот как? Весьма трогательно! — Широким жестом он указал в сторону лестницы. — Но почему бы нам не войти в дом и не подкрепиться с дороги?
— Ты опять весь напрягся. — Одна ладонь Жюли привычно легла на его поясницу, другая — у основания шеи. — Оно и неудивительно после такого утомительного путешествия!
— Жюли… — Адам потянулся к ней, но тонкие руки удержали его на месте. — Шшш. Давай избавимся от боли, прежде чем она станет нестерпимой. — Жюли зажмурилась, почти услышав, как Адам твердит про себя ласковые, ни к чему не обязывающие слова утешения. Нет, жалости она не потерпит!
Почувствовав, как мускулы Адама начинают понемногу расслабляться, Жюли поняла: это ее собственная энергия переливается в его тело. Как все просто, отрешенно подумала она. Надо только не мешать, и ее жизнь перейдет к нему. Жюли бесстрастно следила за тем, как иссякают силы и свет — капля за каплей.
Прикосновения знакомых ладоней облегчали боль, но Адам сразу понял: что-то неладно. Когда руки Жюли бессильно упали, он резко обернулся, и при виде ее затуманенных, подернутых пеленою глаз Адама охватила паника. Стиснув хрупкие кисти, он прижал их к груди, требуя забрать обратно бесценный дар.
Энергия хлынула в нее — легко и просто, как летит по волне лодка, а вместе с ней пришла неизбывная печаль. Постепенно взгляд Жюли прояснился, и Адам вдруг понял.
— Ты сделала это нарочно! — Выпустив руки, он свирепо встряхнул ее за плечи. — На этот раз ты отлично знала, что происходит! — Гневное осуждение в его голосе причиняло боль, но лучше это, чем жалость! — Почему, Жюли? Зачем?
