Кольку увезли в наручниках из зала суда, а вскоре он попал в зону Над ним смеялись мужики:
— Козел ты, а не человек! Нашел бабу, какая за решетку упекла! Во, лярва! Такой суке ноги вырвать и башку свинтить с резьбы мало! Чтоб мужа в зону спихнуть, это уж слишком круто придумала.
— Хахаля завела небось! Теперь с ним кайфует вольно!
— Да что там кобель? Разведется с ним, выпишет Кольку из квартиры, и поминай, чем звали! Все они такие, дай только повод, уж они им воспользуются на полную катушку! — сочувствовали мужики.
— Она не сама по себе, с нею сын мой, он не даст привести в дом отчима! —темнел с лица Колька.
— А кто его спросит?
— Он ведь тоже заявленье на тебя написал. Так что и от него добра не жди,— напоминали заключенные.
— Пацан еще! Погодите, одумается! — сказал кто-то совсем рядом. И Колька ждал, когда же сын вспомнит о нем и простит... Прошли три года. И ни строчки...
Колька звонит в знакомую дверь. Ждет. Вот и шаги пришлепали. Заспанный голос спросил глухо:
— Кто там?
— Я! Открывай! —узнал голос Катьки. Та, открыв двери, отступила на шаг. С удивленьем оглядела человека.
— Что? Не верится? Не удалось сквасить меня на зоне! Вишь, живой воротился! Так то, Оглобля! Не пришлось радоваться на поминках. Поспешила, а теперь и вовсе не дождешься! — усмехнулся ехидно вслед Катьке. Она развернулась и пошла в спальню, закинула двери на крючок. И подвинув сына к стенке поближе, сказала тихо:
— Слышь, сынок, козел воротился с тюрьмы. Как теперь жить станем, ума не приложу.
Колька тем временем разулся, содрал с плеч куртку, прошел на кухню.
На столе пусто. Видно его вовсе не ждали. Даже стакан чаю не предложила жена, ушла в спальню старой гусыней и даже не порадовалась, не поздоровалась с ним. А ведь не с курорта, из тюрьмы пришел,— скульнул мужик, подсев к столу, надеясь, что Катька, набросив халат, выйдет к нему, накормит и присядет рядом, тихо, молча будет слушать Кольку. Все же три года не виделись,— курит человек, ожидая бабу, но та не спешит. Мужик курит, ждет. Потеряв терпенье, подходит к двери спальни:
— Слышь ты, Оглобля! Иль дрыхнешь? Забыла, что я воротился? Так напомню враз меж глаз! А ну, шурши на кухню! Кто кормить должен?
— Я тебе ничего не должна! Отвали! Не то живо ментов вызову! Воротят обратно и навсегда! — услышал Колька злое.
Он слегка надавил плечом, дверь, взвизгнув, распахнулась. Катька мигом выскочила из койки.
— Это ты мне ментами грозишь? Да я тебя сейчас в окошко выброшу, чтоб тобой тут не воняло! — попытался сгрести жену как раньше. Но тут же отлетел к стене, больно ударившись спиной, рухнул на пол, услышал, как жена уже говорит с участковым:
— Вернулся только что! Ага, поумнел! Уже к горлу полез с клешнями, собрался меня в окно выбросить, да Димка вступился, не дал. Так ты забери его, покуда не поздно и до беды не дошло. Не дозрел он до жизни в доме, в семье. Каким был зверюгой, таким и остался. В тюрьме его место, а не в семье.
— Ну, что вы тут базарите? Что не поделили, чего мир не берет? — вошел участковый, какого все от стара до мала звали Степановичем.
— Требует жрать ему поставить! Да ведь не просит, из глотки рвет. А я чем обязана? Нам самим бы прокормиться, так этот на голову свалился! Тоже иждивенец долбанный. Мне и без него лихо приходится, в трех местах еле успеваю. С полчаса взад с работы воротилась, хотела вздремнуть малость, так поднесло этого козла! — жаловалась баба участковому.
— Ну, не мотай сопли на кулак, не жмись. Ведь получаешь вдвое больше меня. Так я троих ращу, да старики живут, Слава Богу! И не жалуюсь. А ты кусок хлеба пожалела человеку. Не обедняла бы и на стакан чаю. С чего такой скрягой стала? Где твоя жаль бабья?
— А иди ты! Жалела на свою голову, пока ни получила по самую мандолину. Враз к нему все пропало, в глаза не хочу видеть изверга. Лучше выброшу, чем ему дам пожрать. Ненавижу его, отморозка проклятого! — зашлась баба в слезах.
— Успокойся, Катерина! Ведь у вас общий сын. Ради него жить надо семьей. Вот поставите его на ноги, потом решайте. А теперь о другом надо думать,— повел Кольку на кухню и закрыл дверь, сел к столу.
