Несколько минут они сидели молча. Леди Джервилл выглядела совершенно растерянной, не зная, что сказать, чтобы как-то облегчить боль Эвелин. Она лишь снова и снова повторяла «бедное дитя», но Эвелин и сама понимала – нет таких слов, которые могли бы сейчас успокоить ее. Она была совершенно вымотана, подавлена и разбита. Ей хотелось только спать.
Тут в палатку заглянула Сэли. В руках она держала пару овечьих шкур.
– Лорд Джервилл велел мне принести их сюда, – сказала она, затем, обернувшись, отошла в сторону, уступая дорогу Рунильде. Горничная Эвелин привела с собой еще четверых слуг.
– Лорд Джервилл прислал их, чтобы убрать отсюда сгоревшие шкуры, – сказала Рунильда.
Эвелин знала, что в то время как Сэли говорила «лорд Джервилл» про Уимарка, Рунильда так же называла самого Пэна. И по какой-то необъяснимой причине тот факт, что «лорд Джервилл» относилось к ним обоим, вызывал в Эвелин чуть ли не истерический смех.
Леди Джервилл с беспокойством посмотрела на нее.
– Давай отойдем, не будем мешать им работать.
С ее помощью Эвелин встала на ноги, и вместе они отошли в угол палатки. Мужчины принялись выносить сгоревшие шкуры. Рунильда принесла ветвь с листьями и вымела наружу остатки пепла. Затем Сэли помогла ей соорудить постель и накрыть ее простынями, взятыми из сундука Эвелин.
– Вот, все готово. – Леди Джервилл подвела Эвелин к вновь созданному гнездышку. – Тебе нужно немного отдохнуть. Я пришлю за тобой Рунильду, как только ужин будет готов.
– Я не хочу есть, – угрюмо ответила Эвелин, позволяя уложить себя в постель.
Она заметила беспокойные взгляды, которыми обменялись женщины, но была слишком слаба, чтобы как-то реагировать на это.
– Ладно, сейчас ты просто поспи, – сказала леди Джервилл. – Вот увидишь, тебе станет гораздо лучше.
Эвелин послушно закрыла глаза и тут же уснула.
Вернувшись после обучения новых слуг, Пэн уселся за столик на козлах и приготовился уже расслабиться и выпить, как вдруг раздались негромкие женские шаги. Он испуганно посмотрел на лестницу, но сразу же успокоился, увидев, что идет его мать. Меньше всего ему сейчас хотелось видеть жену – он был не в том настроении, чтобы созерцать ее печальное лицо.
– А, Пэн! – Заметив его, мать ускорила шаг. – Хорошо, что ты здесь – надо поговорить. Где твой отец?
– Уже идет сюда из конюшен. Будет с минуты на минуту, – ответил Пэн и приподнял бровь. – А где моя жена?
– Наверху, шьет.
– Ну, естественно, – сухо заметил Пэн.
Это, видимо, было ее любимым занятием. Только ему пока не доводилось увидеть результатов. Пэн решил, что сейчас она трудится над платьем, ибо те, что она носила, были темными, тусклыми и слишком велики ей. Поэтому Пэн питал большие надежды, что сейчас в спальне она создает новое, более яркое и по размеру. Но на одно платье невозможно потратить так много времени, а шить она начала еще во время поездки, и он видел это, временами заглядывая к ней в палатку. Приехав в Джервилл, Эвелин продолжила работу, и вот уже три дня занималась только шитьем. Или спала. Или плакала – иногда даже во сне.
Все время, пока они ехали за оруженосцем, Эвелин пребывала в образе этакой счастливой болтушки, но в последний день поездки в Джервилл все изменилось. С тех пор как произошел пожар в их палатке, она ходила как привидение. Пэн даже соскучился по ее жизнерадостным разговорам, и для него невыносимо было видеть, какой слабой и печальной она стала. И что хуже всего – он не имел ни малейшего представления, как ей помочь. Поначалу он надеялся, что это лишь тоска по дому, которая скоро должна пройти, но вместо того чтобы вновь начать радоваться жизни, Эвелин лишь все глубже уходила в себя.
– Зря ты так говоришь. Она шьет тебе новые шоссы и тунику. Заново. – Леди Джервилл раздраженно отчеканила каждое слово. В этот момент вошел лорд Джервилл.
– Шоссы и тунику? Мне? – поразился Пэн. – Но зачем? Это ей нужна новая одежда!
– Да, – подтвердил лорд Джервилл, приблизившись к столику. – У девочки ведь нет ни одного подходящего платья. А те, что имеются, мрачные какие-то, страшные. – Он поцеловал жену в щеку и присел рядом с сыном. – Полагаю, что голубое, порвавшееся на свадьбе, и красное, которое сгорело, были единственными цветными в ее гардеробе.
