Люби себя, как я тебя - страница 13

Я очень быстро усвоила, что разговаривать с ним можно только тогда, когда хочет он, и что во время работы лучше к нему не приставать. Мне же он безраздельно принадлежал только ночью.

Я любила ночи, любила его, любила его нежность ко мне и свою любовь к нему. Я любила его красивое сильное тело и его глубокую, тонкую душу, хотя и не была вхожа в ее тайники.

Ведомая инстинктивным женским любопытством и с тем же безотчетным женским коварством я пробиралась шаг за шагом вглубь. Но, каким бы путем я ни шла, я всегда упиралась в одну и ту же стену, стоявшую на отметке 1975 год — год, когда Кирилл приехал в наш город, окончив Новосибирский университет. Что было там, за этой стеной, в Новосибирске, в юности, в детстве — оставалось за семью печатями.

Почему у него не было семьи?

Потому что семья — это дети, а он не любит детей. Да, не любит, просто — не любит, и все. Просто терпеть не может. Никаких — ни чужих, ни своих. С женщинами, которые не хотели этого принять, он расставался мгновенно и без сожалений.

Может быть, он просто ни разу по-настоящему не любил — так, чтобы хотеть детей от любимой женщины?

Любил. Но детей не хотел. Усвоила? Глупости не сделаешь? И вообще — это разные вещи: любовь к женщине и дети.

Кирилл отнесся ко мне неожиданно: в его поведении не было ни толики покровительства, вполне естественного для такой разницы в возрасте — ведь он вполне мог быть моим отцом. Мне это нравилось — нравилось, что мы на равных. Не из самолюбия, нет — просто в этом были свобода и легкость. Для нас обоих.

Он не отменил визиты домработницы, которая приходила по пятницам и понедельникам для уборки и стирки.

Когда я предложила взять на себя домашние обязанности, он сказал: каждый должен делать свое дело, и если это дело позволяет зарабатывать достаточно денег, то нет смысла тратить жизнь на то, что можно купить; я не хочу, добавил он, чтобы ты после работы вместо отдыха занималась самым непроизводительным трудом на свете.

По этой же причине он не заводил собственный автомобиль: «Для меня есть такси — в любое время дня и ночи, что, между прочим, гораздо дешевле, нежели покупка и эксплуатация личного транспорта, а главное — нет проблем; что же касается амбиций, то в этом вопросе я их начисто лишен».

Даже ужины дома были редким явлением — только по какому-то особому расположению души. Он сам замечательно готовил и оценил мои кулинарные способности. Правда, в отличие от меня, всегда изобретал очень сложные блюда и сервировал стол по высшему разряду. Он был эстет. Но без занудства.

Нужно ли говорить о том, что во мне расцветало махровым цветом чувство вины перед Тамарой? Оно не поддавалось никаким средствам борьбы. Железные аргументы вроде «я не виновата, он сам», «у них давно не клеилось», ни всякие прочие просто не работали.

Я попыталась поговорить с Кириллом. Но он был краток: я не любил, любила она, а я просто увлекся.

«Так ты эгоист?» — спросила я.

«Мы все эгоисты», — сказал он.

«А меня ты любишь или тоже просто увлекся?»

«Время покажет», — сказал он.

«То есть мне нужно быть готовой к отставке в любой момент?»

«Тебе нужно научиться жить здесь и сейчас, — сказал он, — ведь мы не знаем, что будет через день, через пять минут».

«Мудро, — сказала я, — и очень удобно».

«Не обижайся. Поразмысли, и ты поймешь, что я прав. — Он немного помолчал и сказал: — У меня-то побольше оснований опасаться, что ты меня бросишь, — ты совсем молодая, а я почти старик».

«Ты — старик?! — Я засмеялась. — Да ты… ты… — я не находила слов, — ты юноша… ты прекрасный, сильный юноша».

«С седой бородой», — добавил он.

«Это не седина, это масть такая, очень редкая, перец с солью называется».

Он усмехнулся: «А худое волосатое тело?»

«Оно не худое, а жилистое… и сильное… и гибкое, как у гепарда. — Я уселась ему на живот и ласкала мохнатую грудь, крепкие плечи, руки. — Ты видел когда-нибудь, — сказала я, — лысого гепарда?»

Он хохотнул довольно. «Ну-ка, что там про гепарда?»

«Ты похож на гепарда, разрывающего добычу, когда мы… ну, когда ты…» Я не знала, как же это сказать.

Он снова засмеялся, а я продолжала говорить всякие нежности и глупости, которые извергались из меня неудержимым потоком.