Что же было не так? Решительно все.
Начну с простого. Наша квартира была самая ободранная, одежда самая бедная, а холодильник — зияюще пустой. Отвалившаяся дверная ручка могла не чиниться в доме девять лет. Другим членам семьи брать в руки отвертку категорически запрещалось. Все должны были знать, кто в доме хозяин — и имеет право ремонтировать, или не ремонтировать. Плинтуса и карнизы полгода лежали посередине комнаты, а потом еще несколько месяцев прибивались. Соседи сходили с ума каждый день. С восьми до десяти вечера в нашей квартире работала дрель. Как будто нужно было пробить не пару дырок, а тысячу.
Когда старшая дочь (то есть я) принималась за уборку, обязательно вспыхивал скандал. Ему не нравилось жить в чистоте. Зато нам нравилось!!! Впрочем, очень скоро мать забьет — и на чистоту, и на хозяйство. И сколько бы я не вычищала грязь, её станет накапливаться все больше и больше. И дело даже не в том, сколько раз в неделю ты пропылесосишь, помоешь пол, вытрешь пыль и сложишь вещи. А в том, что…
Абсолютно нормальным считалось выставить мусорное ведро во время ужина или завтрака на середину кухни. "Чтобы не забыть вынести мусор завтра! Приятного аппетита!". Пытаешься поставить воняющие отбросы назад и слышишь рычание: "А ну поставь на место, а не то я тебе голову оторву!". Вырывает ведро из рук и буквально бросает его на пол на прежнее место…
Если папашка мыл за собой тарелку, чашку, вилку — они оставались липкими и мерзкими на ощупь. Когда в чистой посуде нам попадалась такая тарелка, мы уже знали, кто ее так "обработал". Я и Эн всегда над этим прикалывались. Берешь: "Ай!!!! Жирная!!!" — и рука отдергивается, как от жабы. Как бы часто это не происходило, наша реакция одинаково свежая — и это смешно.
Вонючие носки могли лежать на видном месте — на полке, рядом с туалетной водой и косметикой. Его грязное белье кипой лежало в кресле и смердело, как неделю не мытые подмышки. Приходилось сначала бросать его в корзину для грязного белья, а потом выслушивать истерики и угрозы, по поводу того, куда оно делось. Он никогда не снимал обувь, если среди дня заходил домой. Так и ходил в ботинках: по кухне, коридору, комнате. Мог так зайти даже в туалет или ванную. Уважения к своему дому у него было не больше, чем к вокзалу или к ночлежке. Никакие возражения против этого не принимались. Убитый рабочий кейс, залежаный по самым грязным полам в общественных гастрономах, в трамваях и метро, на прилавках мясных рынков, мог запросто оказаться поверх чистого одеяла — на гладильном столике. Замызганный угол чемодана нередко зарывался в кучу наших чистых трусов, кофточек и футболок. Притаскивал в дом разный хлам с мусорки. Например, трость бомжа со свинцовым наконечником. Сия полезная вещь была нужна: "Чтобы бить грабителей по лбу, если они вдруг станут ломиться в квартиру!". Под каждой батареей, вдоль каждой стены и под столами, на балконах и в кладовке — валялись бесчисленные клумаки, грязные кульки, торбы. Особенно захламленной была кухня — свободного пола почти не было, и передвигаться по ней нужно было в основном на цыпочках, скача как горная лань. Ни к мойке удобно не подойти, ни к плите. Ящики в квартире попадались под ноги так неожиданно, что ничего не стоило расшибиться до крови. Бредди не думая ставил их в самых проходных местах. И когда в потемках мы шли на кухню попить воды, обязательно натыкались на них и падали. Особенно было жаль маму. Она вскрикивала и плакала от боли, но больше от обиды. При этом я чувствовала себя так, будто он ее нарочно ударил. Ведь она столько раз предупреждала и просила его не ставить ничего на дороге. "Бац!" — вижу звёздочки в глазах и слышу свой непроизвольный многоэтажный мат… Реакция на боль…
В машине творился тот же бардак: замусоленный салон, на сиденьях — груда старых, пыльных газет, под ногами и в карманах чехлов — чёрные, измятые половые тряпки. Убрать все это было невозможно физически: каждый день срач обновлялся. Кроме того, уборки карались побоями и грандиозными скандалами. Мама примирилась с грязью гораздо быстрее. Наверное потому, что ее не били, как меня. "Нервы дороже", — сказала себе мамуля. А потом повторила: "Женщина должна быть терпеливой", — преисполняясь внутренней гордостью за то, что она такая достойная и терпеливая, и так выгодно отличается на моем — жалком, битом и нетерпеливом фоне.