А Макс фанатом не был. Ему по душе пришелся дух сенсации, а не дух работы. Он хотел успеха. Вы только поймите меня правильно: честолюбивый человек для науки — нормальное дело, ничего плохого. Честолюбивый, но не тщеславный. Макса, к сожалению, мучило именно тщеславие. Нет, низости в его характере не водилось. Он не искал возможности украсть чужую работу, сфальсифицировать результат, раздуть какую-нибудь пустышку до небес… Ему хотелось настоящей, крепкой славы. Такие люди даже чужой успех любят, им, кстати, очень удаются историографические труды. Сдвиг-то, по сути, небольшой, не всякий его заметит: в науке надо быть ориентированным на результат. Ориентироваться на процесс — ошибка, выходит исследование ради исследования. Но Макс вляпался в иную ошибку: ему требовался не результат, а внешние атрибуты результата — какие-то разговоры о личности и биографии ученого, школа, ученики, поклонники, треп в масс-медиа… Ау нормального исследователя, господи помилуй, биография должна состоять из переходов от одной темы к другой. По мере того, как удается закрыть предыдущую, разумеется.
А тут — книга пророчеств! В перспективе — блеск, сенсация, большой шум и проникновенные интервью с молодыми прекрасными журналистками. Макс взялся за пророчества ринхитов всерьез, как ни за что другое в жизни не брался. Свет у него клином сошелся на этих пророчествах. Он был, что называется, крепкий середняк. Не дурак, не бездельник, но как-то… без искры что ли. Принялся за перевод, а там древнейшая ринхитская иератика — как раз клинопись начала заменяться подобием алфавитного письма… Интереснейший, кстати, период. Вам бы им заняться! Знаете, что реформа письменности шла в марсианских княжествах тремя волнами?
Ну конечно, вам подавай Ринх!
Ладно. Хорошо.
Вернемся к Баксту.
Он просто кое-чего не понимал. Древнейшая иератика это… это… в общем, это набор головоломок. И он встал. По-настоящему встал. Понял кое-какие азы и застрял. Сунулся к Булкину: помогите, дорогой учитель! Тот, естественно, отмахнулся. У него тогда период правления Уггал-Банада не вытанцовывался, он по трое суток, бывало, не спал, глаза, говорит, болели как проклятые. А тут к нему ученик лезет с какой-то ерундой. Так что Булкин еще очень вежливо послал Макса подальше. Это Булкин потом открыл, что у ранних алларуадцев было аж два Уггал-Банада, да еще два просто Уггала, они это имя любили, бог весть почему… Три месяца жизни потратил, но свел концы с концами. Молодец, силен! Я бы не допетрил, милостивая государыня, там у него материал был чудовищной сложности. Ну, Макс — к Горелову: помогите, дорогой начальник. Горелов, даром что добрый человек, а возиться тоже не стал. Он готовил учебник по имперской скорописи, загружен был так, что только дым из ушей не валил, а в остальном Георгий Евграфович производил впечатление, которое легче всего передать двумя словами: «Сейчас перегорю!». И он послал Макса гораздо менее вежливо, чем Булкин.
Тогда Макс пошел со своей печалью ко мне. Мол, помоги, будешь потом соавтором. И я… Вы, кстати, кофе хотите?
Вам как, со сливками или черный? Сладкий или несладкий?
Отлично.
Сходите на кухню, кофе прямо на столе, сливки во фризере, сахар тоже где-то там, наверное, обитает… уверен, вы найдете.
Постойте. Мне сделайте чаю. Пуэр, пятнадцать лет выдержки, коробка на подоконнике, никакого, разумеется, сахара. Сахар к чаю — нонсенс и бескультурье. Ясно вам? И отучайтесь от кофе. Полевики кофе не пьют. Марс учит ценить чай.
Как почему?
Там до сих пор не научились выращивать чай.
…Туман отпустил кедровый ковчег. Сырые серые щупальца потянулись было за кораблем, но тот вырвался, полетел дальше, дальше, и туман отступил.
Священная гора осталась позади. Две сверкающие линейки, по которым двигался ковчег, утратили резкий наклон. Теперь они тянулись по невысокой насыпи, почти параллельно земле. Но сила инерции была такова, что неотвратимое стремление громадины почти не затормозилось.
В сердца правителя и его подданных закрался новый трепет. Перед ними открывалось безбрежное теплое море. Волны с нежностью перебирали прибрежную гальку — словно юноша, ласкающий волосы возлюбленной. Небесная бирюза растворялась в морской лазури.
