По дороге домой я встретилась с тем самым типом, с которым меня познакомил муж за два дня до смерти. Он шел мне навстречу неуверенной, нервной походкой. Когда подошел поближе, я увидела отекшее, нездоровое лицо. Он был неопределенного возраста, вернее, пребывал в той его части, где тягловой силой выступают не радости бытия, а инерция жизни. В его глазах сквозило банальное безразличие. Осанкой он напоминал груженый товарняк, идущий по своей колее к станции назначения. И все же он был не просто прохожий. Что-то выдавало его с головой.
Когда мы встретились взглядами и он заговорил, я почувствовала, что передо мной человек с огромной волей, проживший нелегкую жизнь, знающий цену многим вещам и доверяющий прежде всего своему собственному опыту и интуиции. И все-таки главное было не в этом. Когда мы обменялись двумя-тремя ничего не значащими фразами, я поняла: инстинкт самосохранения – вот что держит его на земле. Когда картина была дописана, я успокоилась и приняла участие в диалоге.
Он говорил неторопливо, как бы расставляя в воздухе знаки препинания. После третьей фразы я поняла, что, оказывается, у меня нет денег. Это известие так меня обескуражило, что я неожиданно взяла его под руку, чем немало удивила. Тон его был деликатным и извиняющимся. При этом он достал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенные листы бумаги и ловко, не давая опомниться, вложил в мою сумку. Настало мое время удивляться. Я опустила взгляд на сумку, потом перевела на него, давая понять, что жду дальнейших объяснений. Его это нисколько не смутило.
– Есть лица… – после этого слова он поставил в воздухе большую запятую, – заинтересованные, естественно, не бесплатно, в публикации материала, который я вам только что передал. Сразу предупреждаю, материал скандальный, даже сенсационный. Все факты достоверны. Именно вам такой материал по силам. Я бы сказал – это ваш размер.
Последняя фраза была неуклюжей. Он это тоже почувствовал и сразу извинился. И тут я впервые с момента нашей беседы догадалась, что сама встреча со мной и этот разговор ему глубоко неприятны и он хочет как можно скорее со мной расстаться.
Во мне взыграло женское самолюбие. Я демонстративно высвободила руку, посмотрела ему в лицо и, не скрывая своего пренебрежения, выпалила:
– Кто вам дал право вести себя подобным образом?
После моих слов он почувствовал реальную возможность окончить этот неприятный для него разговор. Выдержав паузу, снова начал расставлять в воздухе знаки препинания. На этот раз было многоточие, похожее на стаю перелетных птиц. Когда пернатые исчезли, прозвучал его спокойный, немного ироничный баритон:
– Разрешите побеспокоить вас через неделю.
С этими словами он удалился, а я в полном недоумении осталась стоять посреди улицы. За всю мою журналистскую карьеру со мной так еще никто не разговаривал.
Предчувствие чего-то страшного, неотвратимого навалилось на меня с новой силой. Я понимала, что надо действовать, но в моей ситуации эти слова звучали как насмешка.
Дома я не спеша прочитала предложенный для публикации материал. Речь шла о серьезных финансовых махинациях одной крупной отечественной компании. Назывались счета оффшорных компаний, таможенные декларации, суммы и виды валютных платежей. Материал был подробным и систематизированным и, скорее, напоминал акт документальной ревизии. Такую информацию можно было получить только из двух источников: непосредственно от фирмы путем подкупа соответствующих работников или от спецслужб. Ясно одно: кто-то интересуется деятельностью компании и сопровождает каждый ее шаг.
За статьи такого рода я бралась и раньше, но мне был известен заказчик, я знала, кто стоит за фирмой, на которую шел компромат. Здесь все было иначе. Во-первых, речь шла о серьезном заработке, а во-вторых, надо было выяснить, какое отношение к этому имеет мой покойный муж и кто этот тип, с которым я волею судьбы встречаюсь во второй раз.
Материал я решила не печатать.
Ровно через неделю мы снова встретились. Он появился так же неожиданно, как и в прошлый раз. Сначала разговор не складывался. Всем своим видом я старалась дать понять, что мне глубоко наплевать на его предложение и, самое главное, пока я не получу исчерпывающие ответы на вопросы, ни о каком диалоге не может быть и речи.
