– Дело полезное, – живо отозвался Стратос. – Зять держит там для приманки перепелку. Коты до нее добраться не могут, но все время пытаются. А теперь мы закроем сарай, правильно?
Он плотно закрыл дверь и вышел на улицу. Обратно в гостиницу мы пришли вместе.
Двор Софии казался темнее обычного. Дверь сарая была все еще закрыта. Кот убежал, а соловей в кипарисах молчал. Надтреснутый колокол где-то в гавани пробил три.
Дверь отворилась, чуть скрипнув. Я скользнула в сарай и прикрыла ее за собой.
– Марк? – Это был всего лишь один мой выдох.
Ответа не последовало. Я стояла не шевелясь, стараясь услышать его дыхание, но слышала только собственное. Где-то был сложен хворост: я ощущала запах розмарина, сухой вербены и все приятные запахи постели, которую мы с ним разделили прошлой ночью.
– Марк? – Я ощупью пробиралась вдоль стенки, выходившей к тропке.
Какой-то звук позади заставил меня резко обернуться, всмотреться широко открытыми глазами в темноту, но это было всего лишь царапанье лап и легкое шуршание из угла, где, по-видимому, находилась клетка с перепелкой. Больше никаких звуков.
Я снова повернулась к стенке. Когда мои руки натолкнулись на ее холодный камень, соловей в роще опять запел. Звук наполнил темноту – сильный, близкий. Я ощупала стену. Камень, грубо отесанный камень. Ничего больше. И никаких звуков, кроме великолепной музыки из кипарисовой рощи. Я ошиблась: Марка здесь не было – сильное ощущение его присутствия было вызвано лишь запахом вербены от сложенного хвороста. Это была кошка, мы слышали только кошку.
Но вдруг моя рука наткнулась на что-то, что не было камнем, что-то скользкое, липкое и еще слегка теплое. Волосы у меня на затылке встали дыбом, желудок судорожно сжался.
Я отдернула руку и некоторое время стояла так, вытянув ее перед собой и растопырив пальцы.
Предчувствие оказалось верным: Марк все-таки был здесь. Прислонившись к стене в нескольких дюймах от меня и от Стратоса, он, обессилев, сделал какое-то неосторожное движение, а плечо у него кровоточило. В неожиданном страхе я наклонилась проверить, не упал ли он там, у подножия стены. Ничего. Сарай был пуст. Осталась только кровь…
Соловей все еще продолжал петь в кипарисах.
Не помню, как я добралась до гостиницы. Знаю только, что забыла об осторожности. Но я никого не встретила, и никто не видел, как я бежала через площадь, прикрывая одной рукой другую, запачканную кровью.
…Однажды ясным днем подул на море ветер,
И заблистали волны в ответ ему на это,
Полны им Богом данного спасительного света…
Алджернон Чарльз Суинбёрн. Талассиус
Море было спокойное, вода теплая, но утро свежее, и легкий бриз разбрызгивал соленую пену. Я чувствовала соль на губах. Мыс под ранними солнечными лучами сверкал золотом, у его подножия белела пеной штормовая отмель.
На отмели, где я плавала, вода была изумрудной. Солнечный свет сквозь нее проникал на скальное дно. Тень от лодки сквозь прозрачную воду достигала двухсаженной глубины.
«Психея» плавно покачивалась, пришвартованная к прежним поплавкам, оранжевому и синему. Я подплыла к ней, схватилась за борт. Она качнулась, накренилась, но ладно построенная, с широким днищем, она была тяжелее, чем казалась на вид, и держалась надежно. Я подождала с минуту, чтобы отдышаться, потом подтянулась и перемахнула через борт.
Лодка бешено закачалась, подергалась из стороны в сторону на привязи, но все же приняла меня. Я шмякнулась на доски днища, уселась там, принялась стряхивать с себя воду, протирать глаза от попавшей в них соленой влаги.
У меня не было причины забираться в лодку Стратоса, единственно, что пришвартованная к поплавкам в бухте, она служила естественным ориентиром для праздного пловца. Я пробралась на корму, села на широкую скамью и, отдыхая на солнце, отметила, что это совсем неплохое место для наблюдения за гостиницей.
Если у меня и были какие-то сомнения в невинности рыбалки Стратоса прошлым вечером, один взгляд на лодку их рассеял. Не было тут никакого укромного места, спрятать можно было разве только щенка. Ничего, кроме нагромождения вещей, которого не избежать в небольшой лодке: уложенные вдоль бортов весла, черпачок, веревочная корзина для рыбы, плетеная ловушка для омаров – она же для скароса, скорее всего из камыша, моток веревки, несколько полых тыкв, служащих поплавками, и сложенный брезент. Единственными незнакомыми для меня предметами были гарпуны – страшные двойные трезубцы с пятью или шестью зазубренными зубцами и смотровое стекло. Это нечто вроде морского телескопа – длинная металлическая труба, в которую с одной стороны вставлено стекло величиной с обеденную тарелку. Рыбак лежит на носу, запускает эту штуковину под воду как можно глубже и наблюдает.
