Паломники наспех прикладывались к мощам, поторапливались, боясь отстать, заблудиться. Монах, который их вел, шел быстро, так как его ждала новая партия богомольцев.
Лукия облегченно вздохнула, когда навстречу засиял дневной свет и жуткие подземные пещеры остались позади.
Старуха Федора водила Лукию по всему монастырю, расспрашивая обо всем встречных монахов. Старушке почему-то очень хотелось посмотреть на келью, в которой живет игумен монастыря. Невысокого роста монашек показал рукой на белое двухэтажное здание:
— Вон там, бабушка, живет игумен.
— Я тебя о келье спрашиваю, отче.
Монах усмехнулся:
— У нашего игумена келья в двадцать хором...
— Господи Иисусе! — перекрестилась старуха. — Слышишь, Лукия?
Лукия слышала. Ей тут же вспомнился дом графа Скаржинского. Там тоже было двадцать комнат. Вспомнилась замечательная старинная мебель, коллекция тростей и вееров, роскошная посуда, разбитая голубая ваза... Из роя воспоминаний всплыло лицо старой графини... Захрюкало чудовище.... Что-то крикнул Петрович...
— Двадцать комнат! — шепотом повторила Лукия.
Монах улыбнулся. Веселые искорки запрыгали в его глазах.
— Эх, темнота! — покачал он головой. — Деревня! Ведь наш игумен с самим господом богом беседы ведет. Ведь к нему по ночам святые приходят в гости. Сообрази, деревня: святой Миколай-угодник придет, ведь ему отдельная комната надобна, великомученица Варвара — ей тоже отдельную комнату. Мученица София — и ей комнату. Святая Серафима тоже в обиде будет, если ей комнату не дать. Ну а святая Магдалина, как вы думаете? А пророк Илья? А святой Пантелеймон? Каждого попотчевать надо, каждому комнату. А что произойдет, когда сорок мучеников пожалуют? Теснота! Отец игумен тогда за голову хватается!..
Старуха Федора стояла, разинув рот. Затем она не выдержала и сочувственно заплакала:
— Боже мой! Святая Магдалина! Святая Варвара! Святой Николай-угодник!..
Лукия молчала. Она понимала, что монах явно над ними насмехается. Вдруг ей захотелось сказать что-то колкое этому колючему низенького роста человечку в монашьей рясе. Она притворно вздохнула:
— Ой, батюшки ты мои, так много святых гостей! Небось самому игумену приходится для них кабанов колоть да свинину поджаривать?
Монах сообразил, что потерпел поражение. Он погрозил Лукии пальцем:
— Эх, ушлая девчонка! Святые кабанов не едят, они больше медок да рыбку...
Старуху Федору угнетало то, что у Лукии продолжает дергаться рука. Ни один из святых не пожелал ее исцелить. Старуха не знала, что делать. Не было в монастыре такой кружки для пожертвований, куда она не опустила бы серебряную монету. Кружек этих было бесчисленное множество: «вклад для преподобных отцов печерских», «на украшение храмов обители», «на распространение православия»... И старушка Федора не миновала ни одной. Дома перед тем, как отправиться на богомолье, она продала свой кожух — теперь было что жертвовать. Но с каждым днем деньги таяли, как воск. Обиднее всего было то, что Лукия не выздоравливала. Может, она недостаточно искренне, недостаточно горячо молилась?
Эта мысль глубоко встревожила старуху Федору. Маленькая, сухонькая старушка с глазами, которые давно уже поблекли от слез, была озабочена лишь тем, чтобы как-то помочь Лукии. Наконец какой то монах посоветовал старухе обратиться с Лукией к прозорливому старцу отцу Памфилу.
Глава сорок третья
ПРОЗОРЛИВЕЦ
Отец Памфил поднялся по крутой деревянной лестнице в большую келью. На минутку остановился — ему показалось, что он забыл запереть внизу дверь.
Келья была тайная. Заходить сюда разрешалось лишь отцу Памфилу да еще двум-трем монахам. Ночью в эту келью приносили гробы с мощами, которые нуждались в капитальном ремонте. Мощи здесь переодевали, подсушивали в специальной сушилке. Совсем истлевшие кости заменяли другими, из ваты и ткани делали руки, ноги, целые туловища. Были мощи, которые сохранились хорошо, —кости, обтянутые сухой коричневой кожей. Но и они часто попадали в сушилку, где уничтожалась плесень и червоточина.
Отец Памфил не очень-то доверял своим помощникам по работе. Сейчас в сушилке лежали мощи Тихона-молчальника. Не досмотришь сам — пересохнут, начнут ломаться, как сухари. Так и есть!
