Приезд патронессы застал матушку Раису врасплох. Она даже не успела выдать воспитанницам праздничную одежду. Графиня уже была на лестнице, вот ее трость застучала по деревянному полу. Наспех построив девочек, матушка Раиса бросилась навстречу. Скаржинская протянула матушке Раисе свою сухую, костлявую руку, та чмокнула ее на лету, поклонилась в пояс и повела графиню в комнаты. Воспитанницы стояли в столовой, напротив картины страшного суда, благоговейно, со страхом дожидаясь знатной гостьи.
Скаржинская заглянула на кухню, в спальни, осмотрела голые стены, распорядилась, чтобы матушка Раиса пригласила маляра нарисовать на потолке крылатого архангела с трубой.
— Пускай сироты, засыпая, помнят, что их сон охраняет святой ангел...
В столовой графиня бросила довольный взгляд на картину страшного суда и, прихрамывая, опираясь на палку, приблизилась к воспитанницам. Желтые ястребиные глаза испытующе остановились на бледных лицах девочек. Потом она собственноручно расстегнула воротничок на ближайшей девочке и с удовлетворением отметила про себя, что на ней надет крестик.
— У всех есть кресты? — спросила. — Может, у кого нет?
Но крестики, как выяснилось, были у всех. Об этом матушка Раиса постоянно заботилась. Старая графиня, никогда сама не носившая креста, так как считала, что он натирает кожу, требовала, чтобы все ее подчиненные были неразлучны с крестом днем и ночью.
Затем патронесса по очереди спросила нескольких воспитанниц:
Ты сирота?
На каждую матушка Раиса отвечала:
Сирота, ваша милость.
- И эта сирота?
- И эта сирота, ваша милость.
Тут старая графиня заметила Лукию. Стройная девочка с большими черными глазами стояла немного поодаль, молчаливая, грустная. Тени от длинных ресниц падали на щеки. Черные волосы обрамляли выпуклый белый лоб.
Графиня поднесла к глазам лорнет. Ее крючковатый нос покрылся мелкими морщинками, синеватые губы расплылись в улыбке.
- А это кто такая? Это же просто чудо! Грех такую красавицу держать в приюте...
Старая графиня пожевала губами, что-то соображая, «Необычайно, оригинально. Владимир будет доволен. Ведь это все равно что взять из логова маленького волчонка, приручить, и вот он уже вымахал в большою, абсолютно домашнего волка, который ластится к людям и даже не подозревает, что он волк. Эта девчонка — тот же выращенный людьми звереныш...»
— Как тебя звать?
- Лукией звать ее, ваша милость, — быстро ответила за девочку матушка Раиса.
Крестик у тебя есть? А ну, покажи!
Лукия расстегнула дрожащими пальцами воротник, показала старой мегере маленький железный крестик. Графиня с довольным видом закивала крючковатым носом. Затем повернулась к матушке Раисе, сказала:
Я забираю ее с собой.
Как, ваша милость, сейчас? — спохватилась воспитательница.
Сейчас, сейчас.
Скаржинская застучала палкой по полу, матушка Раиса ринулась вперед, чтобы открыть перед патронессой дверь. А через десять минут Лукия уже ехала со старой графиней, съежившись в углу графского фаэтона.
Глава одиннадцатая
КАТОРЖНИКИ
Бескрайним сибирским трактом медленно двигалась по этапу партия каторжников. Они шли по четыре в ряд, конвоируемые солдатами. Сзади поскрипывала телега с убогим скарбом этапников — торбами, деревянными сундучками, плетенками.
Среди каторжан была Явдоха Гопта. Она шла рядом с другой женщиной, подавленная и измученная дальней дорогой. Кучи серого камня, белые березки вдоль тракта, однообразное покрикивание конвоиров, которые шли с примкнутыми к винтовкам штыками, навевали на сердце невыразимую, смертельную тоску и грусть.
Несколько каторжан было заковано в кандалы. При каждом шаге кандалы звенели, и этот звон, казалось, стоял над всем сибирским трактом, плыл над непроходимой тайгой.
Уже далеко позади остался суровый «каменный пояс» — седой Урал. Уже давно на горе Березовой, у гранитного столба, попрощались с родным краем арестанты. Почти каждый взял себе в узелок горсть родной земли, которую, умирая на чужой стороне, попросит положить в гроб. Давно уже миновали зауральские сухие степи. Сибирская тайга, густая, непроходимая, надвигалась со всех сторон темно-зеленой хвойной стеной. Изредка каторжники затягивали песню:
