К декабрю 1813 г. Даву располагал 42 тыс. воинов (из которых 8 тыс. лежали в госпиталях) при 450 пушках. Вскоре к городу подошли русские войска генерала от кавалерии Л. Л. Беннигсена. Началась осада. 4 января 1814 г. на северном участке обороны осаждавшие провели первую атаку, закончившуюся для них неудачно. Даву лично возглавлял некоторое контратаки. 13 февраля, когда русскому отряду удалось перерезать французские коммуникации, во главе 75 гренадеров Луи сам атаковал противника и задержал его до подхода резервов, сражаясь против превосходящих сил[16]. Но умелая оборона Гамбурга не могла повлиять на общий ход кампании, закончившейся для Наполеона подписанием его отречения. 18 апреля Беннигсен сообщил маршалу через курьера эту новость, на что Даву ответил: — Если мой император и передаст мне приказ, то только не через русских офицеров, ибо они не служат под его знаменами.
Вспоминал ли Даву при этом письмо Александра I у Гёдинга? Однако теперь русские оказались правы. В Гамбург прибыл кузен маршала, привезший с собой французские газеты с сообщениями о последних событиях во Франции. Тем не менее, только получив письменные приказы от короля Людовика XVIII и от Бертье, Даву 27 мая 1814 г. вывесил на стенах города белый флаг. Так закончилась четырехмесячная оборона Гамбурга. Маршал остался лично не побежденным. А что ждало его впереди? По дороге во Францию он получил очередной приказ: ему отказывали во въезде в Париж и ссылали в "родовое поместье" в Савиньи. Там он и пробыл до того дня, пока Наполеон не вернулся временно во Францию.
Даву оказался одним из последних маршалов, кто признал Реставрацию, и единственным из них, кто не принес клятву верности Людовику XVIII. Полагаем все же, что он сделал бы это, окажись в Париже. Заслуга Даву состоит в том, что он не стал добиваться милостей, сохранив чувство собственного достоинства. Многие маршалы, наоборот, доказали, что хорошо познали науку быть придворными: и Бертье, и герцог Данцигский Ф. -Ж. Лефевр, и герцог Далматинский Н. -Ж. де Дьё Сульт. Даву остался тогда независимым от Парижа и от королевского двора. Но он не смог остаться в стороне от интриг и сплетен, так как недостатка в "доброжелателях" не испытывал. С их подачи маршала обвинили в трех грехах: якобы он присвоил деньги из Гамбургского банка, стрелял по королевскому знамени, совершал в городе порочащие честь Франции действия.
В итоге принц Экмюльский вынужден был оправдываться и отправил королю письмо, в котором доказывал свою невиновность. Действительно, из Гамбургского банка изъяли крупную сумму денег, но эту операцию провели официально, в присутствии директора банка и мэра города, и для нужд обороны Гамбурга. Что касается двух других обвинений, то они оказались полностью необоснованными. А 1 марта 1815 г. в заливе Жуан высадился покинувший о. Эльба Наполеон.
Даву был необходим императору, именно его поведение в начале Реставрации служило Наполеону гарантией лояльности. Наполеон предложил Луи портфель военного министра; герцог Ауэрштедтский сразу отказался, считая себя неспособным для данной должности. Тут император заявил: как может князь Экмюльский покидать его в столь тяжелой обстановке, когда тот — один перед лицом всей Европы? Теперь маршал согласился. Перед военным министром (служил с 20 марта по 8 июля) встала задача организовать заново боеспособную армию. А характер маршала оставался по-прежнему грубым и мстительным. В период "Ста дней" вспыхнула его ссора как министра с новым начштаба Сультом. Даву приказывал, Сульт не исполнял.
Некоторые исследователи полагают, что Наполеон сделал неправильный выбор: императору следовало бы иметь Даву на поле битвы при Ватерлоо, а не в Париже. Но в день битвы Наполеону не хватало не только принца Экмюльского, но и многого другого. Была уже не та армия. Сложилась вообще иная ситуация. В Париже узнали о Ватерлоо спустя два дня, 20 июня. Звезда Наполеона окончательно закатилась. Французская армия еще давала отпор 30 июня под Сен-Дени, а 1 июля — под Рокенкуром. Однако эти частные успехи не могли ничего изменить. Некоторые бесшабашные головы еще кричали о борьбе до последней капли крови, например — маршал Лефевр. Но все уже было предрешено. Даву полагал, что испытывать опьянение от последних легких побед означает приговорить затем Париж к штурму и разграблению. Многие закричали о предательстве, узнав о намерении военного министра сдать город. Они же впоследствии хвалили маршала за то, что он не поддался лихим воззваниям.
