Похоже, я сошёл с ума. Какие-то пять трупов, какая-то магия, император… Четвертак тюремного заключения…
Понял, батю пробило устроить мне розыгрыш. Наверное, «Холопа» пересмотрел. С его баблом можно позволить себе такое развлечение.
Ну-ну, я тоже в кинотеатры хожу и не только, чтобы целоваться. Щаз вместе похохочем.
– Где микрофон и камера, Станислав Сигизмундович?
– Я ваш адвокат, Анатолий, – оскорбился поляк. – Никто не вправе записывать мои переговоры с клиентом. Это уголовно наказуемо.
– Наказуемо, да?
Я повёл головой, пытаясь высмотреть, куда здесь могли прилепить аппаратуру. В стены что ли вмонтировали, ироды? Визуальных признаков нет: голые стены, покрытые краской и шершавый, словно корова лизнула, потолок. Такое чувство, что белили по старинке, веником.
– Сообщить номер уложения? – спросил адвокат.
«Стряпчих», которых батя подключал, чтобы вытащить меня из тюряги, я успел узнать в лицо. Этот был какой-то новенький что ли. Прежде не видел.
Хотя… Какой из него адвокат, дешёвый актёришка из провинциального театра, отыгрывающий передо мной роль.
Я ещё раз осмотрелся. Гаджетов не видно. Только удивляться нечему. Техника за последнее время так продвинулось, что в тебя шприцом килограмм всяких чипов могут закачать.
Подобравшись и сделав морду кирпичом, я прорычал:
– Батя, если ты меня сейчас слышишь или услышишь потом – знай: то, что ты творишь – ни х… не смешно. Это я тебе точно говорю!
Станислав Сигизмундович покачал большой умной головой.
– Анатолий, если вам плохо – могу вызвать врача. Или договорюсь, чтобы вас поместили в тюремную больницу.
– Иди в п… со своими советами! – совершенно искренне пообещал я.
Глаза адвоката недовольно сверкнули.
– И всё-таки вам точно нужен врач.
Меня просто распирало от злости. После всего, что со мной произошло, после смерти любимой девушки, ареста, СИЗО, покушения, этот грёбаный мудак намекает, что у меня с кукушкой не в порядке. А играет-то как бесподобно!
Пожалуй, это уже не провинциальный театр, тут МХАТом попахивает.
Никогда не замечал за собой столько агрессии. Катя (царствие небесное!) любила подшутить надо мной, говорила, что я плюшевый и мягкий. Но сейчас внутри сконцентрировалось столько ярости, что я уже не мог её удержать.
Пальцы сами собой сложились в кулак, и я закатил такой прямой в челюсть адвоката, что он опрокинулся вместе со стулом, сверкнув напоследок передо мной подошвами лакированных туфель.
Шума и грохота было преизрядно.
Почти сразу с лязгом распахнулась железная дверь, находившаяся за спиной поляка, в комнату влетели двое дюжих мужичков в угрёбищной серой форме с погончиками, а главное – с резиновыми «демократизаторами» в руках.
Вот сука! Я понял, что огребу сейчас по полной программе. Эти хмыри не парились ни секунды, даже не задумывались, что мой папа при желании сделает так, чтобы они жрали собственное дерьмо – просто накинулись на меня.
В их пустых глазах читалось неприкрытое желание отхреначить меня дубинками. Да они от этого явно получали удовольствие.
Врёшь, не возьмёшь. Менты это – или ряженые, но обращаться со мной по беспределу нельзя.
Я подорвался с места, вытащил из-под жопы стул и выставил перед собой как щит. Первые удары дубинками пришлись по нему.
Ну, козлы, щаз покажем вам триста спартанцев.
За спиной у меня оставалась пара метров пустого пространства. Я сделал шаг назад и крутанулся, со всей дури зазвездюлив стулом в башку первого мордоворота. Это тебе, сука, на долгую память.
Тот аж к дверям отлетел вместе со своей резиновой палкой. Надо бы тебе её в жопу вставить да провернуть до характерного треска.
А вот второй оказался изворотливей, пригнулся и, пока я вращался юлой, саданул мне «демократизатором» по почкам. Тут, как и с яйцами, никакой пресс не спасёт.
Я как-то разом потерял интерес к жизни и заорал благим матом.
Второй удар сработал как тумблер выключателя, отправляя меня спатеньки.
Последнее, что я вспомнил, перед тем, как вырубиться – обещание вывернуть наизнанку матку этого урода.
Надеюсь, они не сотворят чего-то подобного с моим бесчувственным телом.
