Доктор рассмеялся, блеснув ровными искусственными зубами. Зора, стесняясь собственных зубов, улыбнулась, сжав губы, и опустила подбородок. Иногда это принимали за кокетство. «Интересно, пришло вдруг в голову Зоре, — а что ясноглазый доктор Легрос думает об обольстительной людоедке Эрзули[14] самой „нецивилизованной“ из всех лоа?» Она медленно положила ногу на ногу и подумала: «Ха! Что Эрзули до меня — до Зоры?»
Что ж, вы правы, заинтересовавшись несчастным созданием, — произнес доктор. Он вставил новую сигарету в мундштук, не глядя при этом ни на сигарету, ни в глаза Зоре. — Я и сам хотел бы написать о ней монографию, если немного ослабнет давление должностных обязанностей. Может, и мне стоит похлопотать о стипендии Гугенхейма,[15] а? Клемент! — Он хлопнул в ладоши. — Еще clairin для нашей гостьи, будь любезен, и манго, когда мы вернемся со двора.
Доктор вел ее по центральному коридору вычурной викторианской больницы. Он ловко огибал пациентов, едва ползущих в плетеных инвалидных колясках, стрелял залпами французского в запуганных чернокожих женщин в белом и рассказывал известную Зоре историю, повышая голос всякий раз, когда они проходили мимо дверей, откуда доносились особенно громкие стоны.
— В тысяча девятьсот седьмом году в городке Эннери после недолгой болезни умерла молодая жена и мать. Ее похоронили по христианскому обряду. Овдовевший муж и осиротевший сын какое-то время погоревали и стали жить дальше, как людям и полагается. Немедленно выплесни все из этого тазика! Ты меня слышишь, женщина? Здесь больница, а не курятник! Прошу прощения. Мы подходим к тому, что случилось месяц назад. В гаитянскую службу охраны стали поступать сообщения о сумасшедшей женщине: она приставала к путешественникам неподалеку от Эннери. Она добралась до фермы и отказалась уходить оттуда. При попытках ее выставить приходила в дикое возбуждение. Вызвали владельца этой семейной фермы. Он только взглянул на несчастное создание и воскликнул: «Господи, это же моя сестра! Она умерла и была похоронена почти тридцать лет назад!» Пожалуйста, не споткнитесь.
Доктор придержал створку застекленной двери и вывел Зору на выложенную плитами веранду. Из жаркой, душной больницы, пропахшей кровью, — в жаркий, душный двор, пропахший гибискусом, козами, древесным углем и цветущим табаком.
— И все остальные члены семейства, включая мужа и сына, тоже ее опознали. Таким образом, одна тайна разрешилась, но в это время другая заняла ее место.
В дальнем углу пыльного двора, в желтоватой тени нескольких деревьев саблье[16] стояла, притулившись к ограде, бесполая фигура в белом больничном халате — спиной к ним, ссутулив плечи, словно ребенок, водящий во время игры в прятки и считающий до десяти.
— Это она, — произнес доктор.
Они подошли ближе; тут с дерева на каменистую землю упал плод и лопнул с треском, похожим на пистолетный выстрел, не далее чем в трех футах от съежившейся фигуры. Та даже не шелохнулась.
— Лучше не заставать ее врасплох, — прошептал доктор, жарко дыша кларином в ухо Зоре, и положил ей руку чуть ниже талии. — Ее движения… непредсказуемы.
«Зато твои предсказуемы», — подумала Зора и отстранилась.
Доктор начал мурлыкать мелодию, похожую на:
Мама не хочет ни горошка, ни риса,
Не хочет она и кокосового масла.
Все, что ей нужно, — это бренди,
Чтобы было всегда под рукой, —
но все же не ее. При первых звуках женщина — ибо это была женщина, хотя Зора и не спешила делать выводы, прыгнула вперед и ударилась о стену со смачным звуком, словно пытаясь пробить камень лицом. Потом она отскочила назад и обернулась к гостям; при этом руки ее безвольно раскачивались, как маятники. Глаза женщины напоминали бусины из мутного стекла. Широкое лицо могло бы стать привлекательным, если бы приобрело хоть сколько-нибудь осмысленное выражение. Если бы мышцы этого лица хоть немного напряглись.
Много лет назад Зора познакомилась с театром. Она провела долгие месяцы, отскребая турнюры и пришивая эполеты во время турне с тем проклятым «Микадо», чтоб и Гилберту, и Салливану пусто было. Именно тогда она узнала, что загримированные щеки и накладные носы к последнему акту превращаются в гротеск. Лицо этой женщины тоже выглядело так, будто долго потело под гримом.
