– Не надо.
– Это почему?! – Жандарм был почти в истерике. – Еще как надо! Он же все продумал. Сначала бомбу на площади взорвать. Сотникова, тварь, кинула бы ее в толпу. Набежали бы любопытные со всей Москвы. А он… Он дал бы всем собраться, и сверху их, из пулемета! Двести пятьдесят патронов в ленте. Гадина, палач! Тебе жить нельзя, я тебя сам сейчас задушу!
– Он позволил нам вынести раненого, – сказал сыщик, удерживая руку офицера.
– Да? – закричал тот уже на Лыкова. – Раненый ваш умер через минуту!
– Поручик Белоконь умер, случилось большое несчастье. Но анархист тогда не мог этого знать и все равно дал вынести.
Ротмистр сгорбился, обмяк, как прохудившийся воздушный шарик, и быстро вышел из комнаты.
– Нашли палача, – усмехнулся Грилюк. – Это я-то? Да на себя поглядите. Сколько людей вы казнили в Златоусте? Семьдесят! А на Обуховском заводе? А в Кишиневе при еврейском погроме? Сколько моих товарищей гниет по казематам?
Допрос анархиста шел туго. Он признал свою личность, но обо всем остальном говорить отказался. Улик полиции хватало, можно было передавать дело следователю. Пусть тот бьется с умирающим, которому нечего терять. Но Лыкова интересовали подробности дела Филиппова. Поэтому он, пользуясь своей властью, отослал всех из кабинета и велел принести чаю.
Отхлебнув из стакана, Яшка Бешеный ухмыльнулся:
– Слыхали мы про вашу уловку. Добрый сатрап сменяет злого, и арестованный ему все выкладывает. Угадал? Не выйдет, не на того напали.
– Зачем вам понадобились митени? – спросил сыщик.
Анархист насторожился:
– Вам что за дело?
– Хочу понять.
– Да где уж вам!
– Согласен, – кивнул коллежский советник. – Я действительно никогда не смогу понять, что за радость расстрелять невинных людей из пулемета.
– Невинных не бывает, каждый в чем-то виновен, – угрюмо парировал Грилюк.
– Ну так и вы не судья.
– Хорошо, попробую пояснить, – спокойно ответил анархист. Лыков про себя отметил, что у них вместо игры в молчанку намечается разговор. – Да, я хотел устроить на Воскресенской площади бойню. Чем больше убил бы, тем лучше.
– Лучше для кого?
– Для нашего дела. Вы держите народ в приниженном состоянии, обираете и мучаете его. Часто и убиваете! Как в том же Златоусте… Надо всколыхнуть массы, поднять их из грязи, вывести из состояния покорности. Для этого требуются сильные средства. Понятно?
– Но ведь убийство десятков случайных прохожих не даст вашей партии ничего, кроме ненависти общества! – воскликнул Алексей Николаевич.
– Мы, террористы, – детонатор. Взрыватель. Люди боятся выступить, сделать первый шаг. Его делаем мы, которые выдавили из себя страх. За нами последуют другие, не сразу, постепенно. Нужно время, и нужны герои. Такие, как я.
– Все равны бобры, один я соболёк? По-моему, вы никакой не герой, а убийца.
Грилюк кивнул:
– Разумеется. Как и все герои. Македонский или Наполеон разве не пролили моря крови?
– Ну хорошо, таковы ваши убеждения. Душа моя их, конечно, не принимает, и разум тоже…
– Это оттого, что вы обычный человек, – засмеялся арестант. – Такой, как все: правильный, скучный. Человек толпы.
– И все же зачем вам понадобились митени? – спросил сыщик.
Грилюк впервые смутился:
– Ну, в детстве, когда отца еще не выгнали со службы, к нам приезжали офицеры на охоту. И был среди них один. Перевелся из гвардии, такой, знаете? Все у него было не как у других. Изящное, дорогое.
– И замшевые перчатки?
– Да. Я был мальчишка, подражал ему, хотел походить. Завидовал его особости. Вот…
– Понятно. Но почему вы анархист, а не социалист-революционер, например?
Яшка Бешеный скривился:
– Эсеры за индивидуальный террор. Но пока еще он раскачает трудящиеся массы! Надо действовать жестоко и масштабно. Чем больше крови, тем лучше. Тем раньше произойдет падение вашего строя.
– А что придет ему на смену? – полюбопытствовал сыщик.
– Почитайте Кропоткина и узнаете.
– Объясните мне вы. Я хочу понять идею.
– Идею анархии? Где вам, человеку толпы! А вот народ, необразованный темный народ нас понимает. Потому что идея житья без власти – самая что ни на есть народная идея. Крестьяне ненавидят любую власть. Россия лучше других стран приспособлена для внедрения анархизма. Он живет в сознании каждого простого русского человека еще со времен Разина и Пугачева.
