В официальной обстановке нас называют синтетами, на улице кличут жаргонавтами или «попугаями». Мудрецы, чьи кровью политые открытия лоботомируют и холостят ради могущественных невежд, заинтересованных исключительно в рыночной прибыли, могут обозвать кротом или шапероном[13]. Исаак Шпиндель нарек меня «комиссаром», и пусть подколка была дружелюбной, в каждой шутке есть доля истины.
Мне так и не удалось убедить себя, что мы, люди, сделали правильный выбор. Я даже во сне могу перечислить стандартный набор оправданий, бесконечно долдонить о ротационной топологии информации и неуместности семантического понимания. Но, когда все слова сказаны, остаюсь один на один со своей неуверенностью. И не знаю никого, кто бы от нее избавился. Может, все наши старания – афера, в которой заодно и мошенники, и их жертвы? Мы не готовы признать, что наши собственные творения нас превзошли: пускай они говорят на неведомых языках, но наши жрецы умеют толковать знаки. Боги высекают алгоритмы на горных склонах, зато скрижали народу приношу я, маленький, жалкий и совсем не страшный.
Возможно, сингулярность случилась много лет назад. Мы просто боимся признать, что отстали.
* * *
…Ведь всякие звери приходят сюда,
И демоны изредка тоже.
Иэн Андерсон. Поднимается сом[14]
Нас назвали «третьей волной». Загнали в одну лодку и отправили в бесконечную тьму – спасибо передовому прототипу корабля, который спустили с симуляторов, опередив график на целых восемнадцать месяцев. В другой экономике, не столь объятой страхом, такое насилие над расписанием разорило бы четыре страны и пятнадцать мультикорпораций.
Первые две волны спустили на воду еще более поспешно. О том, что случилось с ними, я узнал за полчаса до инструктажа, когда Сарасти сбросил телеметрию в КонСенсус. Я полностью раскрылся, и данные хлынули в имплантаты, расплескались по теменным долям коры сверкающим потоком сверхплотной информации. Даже сейчас я помню данные так же ясно, как в тот день, когда их записали.
Я там. И я – это они.
Я – «пушечное мясо», беспилотник, одновременно улучшенный и ободранный до костей, теленигиляционный реактор с камерами, привинченными к носу; выдаю ускорение, которое размазало бы плоть в студень. Я радостно мчусь во тьму, а мой стереоскопический брат-близнец несется в сотне километров по правому борту. Двойные реактивные струи пионов разгоняют нас до субсветовой прежде, чем бедный старый «Тезей» доковылял до марсианской орбиты.
Но, когда за кормой уже шесть миллиардов километров, ЦУП перекрывает кран, и мы летим по инерции. Комета растет в объективах – замороженная загадка, расчерчивающая небо направленным сигналом, как прожекторным лучом. Мы наводим на нее рудиментарные органы чувств и разглядываем в излучении на тысяче частот.
Мы жили ради этой секунды.
Мы видим беспорядочные колебания, которые говорят о недавних столкновениях. Видим шрамы – гладкие ледяные просторы там, где прыщавая шкура расплавилась и замерзла вновь совсем недавно, бессильное солнце за нашими спинами в таком преступлении не обвинить.
Мы видим невозможное: комету с ядром из чистого железа.
Плывем мимо, а комета Бернса – Колфилда поет. Не для нас; она игнорирует наш пролет, как игнорировала приближение. Поет для кого-то другого. Возможно, когда-нибудь мы встретим ее слушателей. Вероятно, они ждут впереди, в бесплодной пустыне пространства. ЦУП переворачивает нас вверх ногами, заставляет держать камеру на цели даже тогда, когда любые возможности захвата потеряны. Шлет отчаянные указания, пытается выжать из наших гаснущих сигналов, из помех последние биты информации. Я чувствую его разочарование, Земля не хочет нас отпускать; пару раз даже спрашивает, не позволит ли тщательно отмеренный тормозной импульс задержаться еще ненадолго.
Торможение – для сосунков, мы направляемся к звездам.
Пока, Бернси… Чао, ЦУП! Прощай, Солнце.
Свидимся при тепловой смерти.
* * *
К цели мы приближаемся с опаской.
Нас трое во второй волне, и мы не спешим, как наши предшественники, но все равно летим гораздо быстрее механизмов, скованных грузом плоти. Нас сдерживает груз, дарующий виртуальное всеведение: мы зрим на всех длинах волн, от радио до вибрации субатомных струн. Автономные микрозонды готовы измерить все, что предусмотрели хозяева, а крошечные бортовые сборщики способны лепить инструменты атом за атомом, чтобы уловить непредусмотренное. Атомы, собранные по дороге, соединяются с ионами, догоняющими нас из точки старта: в чреве каждого из нас копятся топливо и снаряжение.
