Впрочем, иные из обитателей — загадки совсем иного свойства: возмутители спокойствия, чьи приходы и уходы предназначены исключительно для того, чтобы будоражить умы и возбуждать домыслы. Одна такая женщина — по-видимому, без семьи — поселилась в Доме-на-полдороге в этом году, приехала незадолго до Четвертого июля[5]. Она-то и смущает Найджела Форестеда, пугает Мэрианн Форестед, а меня забавляет и сбивает с толку.
Вот уже дней десять кряду (по словам Мэрианн) каждое утро, когда Найджел совершает пробежку от Холма Саттера до гостиницы «Пайн-пойнт-инн», эта особа неопределенного возраста (хотя я называю ее «девица») выходила из воды как раз перед Домом-на-полдороге — полуголая. Неторопливо пряча пышные груди (кажется, Мэрианн выразилась именно так) под купальник, она пересекала дорожку и, перед тем как подняться на крыльцо и исчезнуть, посылала Найджелу зазывную улыбку. Но ни слова не говорила. А делает она это, как считает Мэрианн, исключительно затем, чтобы ввести Найджела в соблазн.
Мэрианн неоднократно наблюдала сию сцену собственными глазами, схоронившись с биноклем в холодных утренних дюнах. Она, разумеется, сразу поняла замысел девицы. Сам-то Найджел соображал куда дольше. Такой уж он уродился. Толстокожий.
Совершенно твердокаменный молодой человек, работающий в некой должности на канадское правительство, Найджел Форестед сублимировал всю ту жизнь, которую не объяснишь Робертовым «Регламентом»[6], и обосновался в прочном коконе нравственной праведности. На публике Найджел, что бы он ни делал, появляется не иначе как предварительно пригладив волосы, сунув в рот мятную пастилку и щелкнув каблуками. В качестве конкретной иллюстрации могу предложить следующую фотографию, сделанную прошлым летом во время пятнадцатой по счету учебной пожарной тревоги.
Трезвон обыкновенно начинается в шесть утра. Как правило. Большинство из нас просто раздосадованы, очень уж нам надоели эти тревоги, но все же мы встаем и на всякий случай выглядываем во двор — не стоит ли там кто и не кричит ли, глядя вверх: «Пожар!» Обычно там никого нет, и мы спешим вернуться в постель. Однако в то утро под окнами кое-кто есть — Найджел. Он не кричит «пожар!», просто стоит один-одинешенек посреди лужайки и выкликает Мэрианн. «Поспеши, — кричит он унылым гнусавым голосом, — а то сгоришь!» Не «давай быстрее», не «беги!», но — «поспеши». Произносит он это скорее раздраженно, чем обеспокоенно, потом поворачивается и стоит в профиль, чтобы все видели.
На нем отличные домашние туфли черной кожи, шелковый халат в горошек и синяя пижама. Могу поклясться, что и халат, и пижама отутюжены. В довершение всего к запястью Найджела цепочкой прикован кожаный портфель.
Штука в том, что раньше Найджел никогда с портфелем не появлялся. Раньше к его запястью было приковано только его «я». Стало быть, напрашивается логический вывод: оттавский регламент велит Найджелу приковывать портфель к запястью, «только если в гостинице вспыхнет пожар». Будь добр, Найджел, не бери его с собой, когда идешь на пляж, и — ради Бога! — даже не вспоминай про него, если забудешь на кровати, на самом виду, а дверь номера оставишь открытой настежь и уйдешь на весь вечер вниз играть в «Эрудит». Но если в гостинице начнется пожар, хватай цепочку и цепляй портфель к своей персоне!
В основном Найджел Форестед — это Найджел Форестед официальный. Но тот Найджел Форестед, что совершает пробежку по утреннему пляжу, совершенно другой. Этого человека, который во всех прочих ситуациях вынужден ютиться в коконе собственного воображения, выпускают один раз в день (так говорит Мэрианн), как собаку, и до конца пробежки позволяют ему порезвиться. Потому-то, отправляясь на пробежку, Найджел напяливает самый уродливый купальный костюм, какой мне доводилось видеть, — бесформенный черный мешок до колен, в желтую полоску. За это мы и прозвали его Пчелоногом, однако сам Найджел на какой-то извращенный манер гордится своим костюмом, будто некая Оливия велела ему гулять по песку в «подвязках накрест и желтых чулках». Я уже писала, что Найджел Форестед не сразу уразумел замыслы девицы из Дома-на-полдороге. Так утверждает Мэрианн, и я не могу не доверять ее свидетельству, хотя принимаю его с известной долей скептицизма. Что ни говори, у Мэрианн тут кровный интерес. Тем не менее кое-что я и сама успела увидеть и могу поручиться, что, как только до него дошло, он стал фанатиком. Сама девица ни разу рта не открыла, но ее обнаженное безмолвие наверняка было для Найджела этакой «Кама-сутрой».
