Возле сцены, кажется, все же пахло: то ли дохлыми младенцами, то ли формалином, или чем.
Они пошли темными закутками и сложными коридорами — гуськом, странная компания. Шпана в худи и охранник подчеркнуто не замечали друг друга. Как собаки и кошки в очереди к ветеринару. Олег когда-то сидел в такой очереди, восхитился и запомнил. До мест, где они сейчас шагали, никогда в жизни не добежала бы никакая полиция: изнутри театр оказался реально катакомбами. Это вряд ли можно было назвать «закулисьем», скорее, большим и очень старым хозяйством: древний линолеум, облупленные двери, какие-то лампочки на шнурах, — непонятно, на что идут эти тысячи и тысячи рублей с модных премьер, а вообще Олега всегда забавляла эта изнанка доброй половины строений на «золотом километре России». Как называли в пафосных путеводителях то Тверскую, то Арбат.
— Вот это, — сказал Олег. — Что здесь?
Можно было не спрашивать, видно же, что чулан. В самом темном и дальнем углу они ткнулись в самую невзрачную дверь. Начальник охраны ткнулся (заперто) и неуверенно предположил, что, кажется, да.
— Хорошо. Нам нужно минут десять, не больше.
— Да хоть час, — буркнул охранник и поскорее пошел с места преступления.
— Так, мужчины. Значит, история такая. За этой дверью сидит Аркадий Леонидович Коноевский. Спасаясь от народного гнева, который разыгрался на премьере «Гамлета», он побежал от вас внутрь театра и теперь унизительно прячется в кладовке. Вас — много, человек двадцать. Вы пытаетесь его оттуда выкурить и вытащить под светлы очи возмущенного народа. Это понятно?
— Типа, курить? — спросил тот, который был пошире.
Господи.
— Только если очень хочется, — ласково объяснил Олег. — Вы просто ломитесь в дверь и что-то такое кричите, типа, выходи, святотатец, или как это у вас там называется. Кричите вы так, как будто у вас за спиной еще куча народу. Снимаем мы со спины, если лица попадут в кадр, закроем такими квадратиками. Всё поняли?
Эта публика могла и подумать, что Коноевский действительно там.
Двое напялили капюшоны и стали неуверенно биться в дверь и нечленораздельно мычать. Каков поп, таков и…
С пятой примерно попытки Олегу удалось их как-то раскочегарить (он начинал действительно нервничать: кто знает, вдруг полиция и правда решит осматривать здание, несмотря на общую сочувственную лень). На фоне их дрыгающихся спин — кое-как отписали синхрон. Потом Олег торжественно стучал и кричал (молчаливым метелкам): «Аркадий Леонидович, это телеканал „Файл“, пожалуйста, ответьте что-нибудь! Вы в порядке?».
Наконец, наступило время мочи.
— Где моча? — спросил Олег.
Его не поняли.
— Вот у вас был груз, вот там были не только мертвые младенцы, но и моча в баночке, — терпеливо объяснял он. — Ну, должна была быть, я не видел, слава богу.
Они жали плечами.
Может, Гремио разбил ее на сцене вместе с уродцами.
— А может, и в машине забыли…
— Хижняков будет в восторге…
— А зачем вам моча? — спросил один.
— Как ты думаешь, почему я выбрал именно эту дверь? — с напором начал Олег. Спокойно, спокойно. Полечить бы нервы. По такой схеме обычно отвечают только психопаты. — Посмотри вниз. Что ты видишь? Это плитка. Какая у нее затирка? Ну, смелее. Светлая. Мо-ло-дец. То есть если полить мочой, будет прямо видно, что это моча, и она течет из-под двери. То есть великий режиссер обоссался — то ли от страха перед гневом народных активистов, то ли просто не вытерпел, потому что прячется там несколько часов. То есть мы показываем эту мочу и объясняем вот ровно то же, что я сейчас вам сказал.
Но от того, что Олег прочитал сейчас эту проповедь, заветная баночка, конечно, не нашлась.
— Так, ребятки, у нас времени действительно очень мало. У меня нетривиальный вопрос. Кто хочет ссать?
Один заржал, второй потом тоже. Ну конечно. На это они не подписывались. Можно подумать, им предложили тут, в коридорчике, замочить живого Коноевского.
— Валера?
— Ты охренел?.
Ну да. Это было бы и бессмысленно. Валера бы не успел и помочиться, и заснять, как моча течет между плиток.
— У нас реально очень мало времени, — повторял Олег, как мантру, грозно, но как бы и оправдываясь, отвернулся к двери и начал расстегивать ремень.
