– Медок… – отчего-то повторил за ним Алексей, кутаясь в плед.
– Вам сейчас как раз пригодится. Хворь как рукой снимет!
– Я что, так похож на больного? – Писатель удивился и даже немного обиделся.
– Ну, – осекся лысенький, – вон как в плед завернулись. Небось простыли… Да и выглядите неважно…
У самого-то молочно-медового предпринимателя вид был что надо: щеки горели здоровым румянцем, глаза счастливо улыбались.
– А молоко действительно парное? – Алексей не спеша подошел поближе.
– А как же! – В голосе водителя «москвичонка» чувствовалась гордость хозяина. – Жена вот только подоила, а я по домам развожу. Попробуйте, еще теплое, я его специально в тулуп кутаю, чтоб не остывало. Меня, кстати, Виктором зовут. Во-о-он там, видите, на выселках, зеленую крышу? Так это наша.
– А козьего нет? – сам не зная, зачем, спросил писатель и мысленно тут же обругал себя: «Какая разница, – молоко и молоко. Только что вообще не собирался ничего покупать, а теперь привередничаю».
– Нет, коз не держим, только коровок… – бойко отвечал Виктор.
– Ну, давайте… Почем оно у вас? – поинтересовался Алексей, засовывая руку в карман джинсов. Где-то там была пятисотенная бумажка, он хорошо это помнил.
– Всего-то сотня за банку! Это по нынешним временам сущие копейки – за три литра-то, – заверил краснощекий Виктор. – Берите, оно еще теплое! А сметанки не желаете? Она у нас така-а-я жирная – пальчики оближешь! Как масло.
– Нет-нет. Я что-то молока теплого захотел. – Алексей держал банку бережно, словно она была прижавшимся к груди котенком. – Погреться.
– Да, погода нынче мокрая, простыть – как плюнуть. Вы бы меду еще взяли, – не унимался лысенький. – Чудо, а не мед! Янтарный! Да вот, понюхайте!
Владелец авто порылся в багажнике и вынул на свет божий баночку янтарного цвета. Отвернул крышку и протянул Алексею: понюхай, мол. Запах был изумительный – сразу чувствовалось, мед самый что ни на есть настоящий, устоять просто невозможно.
– Как хорошо-то – намазать на хлеб меду и молочком запивать… – продолжал соблазнять Виктор.
– Да-да, действительно хорошо, – согласился писатель, обнаружив наконец в кармане купюру. – Давайте и меду, что-то я в самом деле раскис. В полтыщи впишусь?
Очень уж не хотелось ему возвращаться в дом за деньгами.
Лысенький ненадолго замялся.
– Я вообще-то мед за пятьсот продаю… Но так уж и быть, уступлю. Хорошему покупателю – скидка от фирмы.
Он ловко сгреб деньги и вручил Алексею его покупки.
– Завтра еще заеду! – бойко пообещал продавец, вкорячиваясь в свой автомобиль. – Ждите!
– Ну вот, сейчас молока попью, мед на хлеб намажу… – бормотал писатель, расставшись с фермером и направляясь к дому. Идти было неудобно: одной рукой он прижимал к себе банки – большую, действительно еще теплую, с молоком и маленькую, восьмисотграммовую, с медом; другая рука держала раскрытый зонт и одновременно сжимала края сползающего пледа. А тут еще проклятые туфли, надетые на босу ногу, начали натирать пятки…
На крыльце пришлось немного повозиться, закрывая зонт. И когда одна нога уже была занесена над порогом, Алексей почувствовал, что плед, предательски покинув плечи, стремительно сбегает вниз по спине, на мокрое от косого дождя крыльцо. Он попытался помешать этому, но входная дверь и порыв ветра сыграли с ним злую шутку, резко, наотмашь, толкнув в спину. Ноги в одно мгновение запутались в складках упавшего пледа, он потерял равновесие и упал лицом вниз. Осколки двух разнокалиберных банок разлетелись по террасе острыми брызгами, мокрый зонт с чавкающим звуком шлепнулся рядом, прямо в бело-желтую лужу.
Через секунду-другую Алексей сделал попытку подняться. Он встал на колени, держась обеими руками за ушибленную голову, но что-то мешало ему, не давая выпрямиться во весь рост. Скосив глаза, он увидел, что резко закрывшаяся дверь прихватила край солнечного пледа и поймала таким простым и коварным способом запутавшегося в оранжевых клетках человека, как рыбу в невод.
Несчастный, чертыхаясь, выпутал ноги из объятий старенького пледа и потянул его на себя. Истончившаяся за годы шерсть затрещала, и ткань с треском разделилась на две части: большая оказалась в руках, меньшая же осталась за закрытой дверью, на крыльце.
