"Может, в церковь сходить? Может, нагрешил?", — спрашивал он сам себя и не находил ответа. Раньше от такой вздорной мысли он бы рассмеялся и покрутил у виска. Мол, совсем с катушек съехал. Но сейчас смеяться не хотелось вовсе.
— Сашка!.. Санек! — Подбежал отец, который был дома на обеде и опять уезжал на работу. — Своих не узнаешь? Ты почему так рано?
Отец выглядывал из-под намокшей газетки. Дождь не переставал.
— Голова болит. Да и устал я.
— М-да?… Как в универе?
Сашка многозначительно пожал плечами. Родители, как ни странно, продолжали с интересом следить за учебой сына, чем ужасно ему досаждали.
— Ладно, я поехал. Вечером поговорим.
— Пока.
Хлопнула дверца машины. Вот так всегда. Все откладывается на вечер, а вечером у него тоже не будет ни времени, ни возможности. Хотел бы поговорить по душам, да на душу сил не хватает. Визг тормозов на повороте. Поговорили.
Сашка с ненавистью посмотрел на распахнутую дверь подъезда. Огромная лужа отделяла его от мук борьбы со сном.
"Приду. Наглотаюсь снотворного и усну. — Такую решимость отчаяния он испытывал только на экзаменах, к которым не готовился. — Будь что будет".
* * *
Неожиданность — это, по мнению Ловца, самая большая неприятность, какая может случиться в жизни человека. Их непрекращающийся поток начинается с самой невинной и естественной неожиданности дитяти, лежащего в колыбели и сосущего соску. С возрастом масштаб пахучих происшествий становится все больше и больше, а невинности в них все меньше и меньше. И, наконец, когда человек доходит до мысли, что прожитая жизнь определяется случайностями, он неожиданно понимает, что это была не его жизнь. Некоторые, самые наблюдательные улавливают сии житейские закономерности где-то между колыбелью и появлением подростковых комплексов. Таких немного и во взрослой жизни они считаются философами и мудрецами. Ловец, полагал, что это именно они распространили мнение о том, что отсутствие новостей сама по себе есть хорошая новость.
Мудрецом он себя не считал, но предусмотрительности ему было не занимать, точно также как логических способностей. Поэтому он был склонен считать все неожиданности весьма подозрительными и нежелательными. Ловец мог бы с легкостью и убедительностью ответить на простой вопрос, почему он так считает. Но он совершенно не был готов объяснить, почему он ничего не делает для того, чтобы избавить самого себя от всевозможных случайностей, которые давным-давно утратили запах детской колыбели.
Те немногие, кто был знаком со спецификой его работы, знали почему. Они же знали, как, кто, когда, а, главное, зачем. Знали и не говорили, предпочитая оставлять без ответа большинство вопросов своего подчиненного, начальника и коллеги. Во всяком случае, Ловцу казалось, что кругом всем всё известно и только он один подвержен душевным метаниям, которые иногда выливались в длительное пьянство на базе отдыха и дикую орню с балкона персонального шале. Как ему рассказывали, кричал он громко и пронзительно, с завываниями, переходящими в хрипы. Наверное, так же как женщина, чей надрывный вопль утонул в общем гомоне двора дорожной станции. На самом своем пике он, казалось, перекроет все остальные шумы. Так могли кричать, если случилось что-то по-настоящему страшное — из-за денег голосовые связки не рвут.
Ловец давно не слышал таких воплей и, судя по своему настроению, он не был расположен к тому, чтобы к ним прислушиваться. Точно такого же мнения придерживалось подавляющее большинство имеющих слух постояльцев дорожной станции. Крик оборвался столь же внезапно, как и начался.
— Хозяин, почему за порядком не следишь!? — возмутился толстый вспотевший купец пробегавшему мимо смотрителю.
Смотритель даже не обратил на него внимания. Станции Морского тракта всегда славились своим "гостеприимством" и организованностью работы. Например, сейчас чиновник дорожного ведомства, бросившись к карете, въезжающей во двор, изо всех сил старался показать свою приверженность старым традициям. Естественно, купец оскорбился в лучших чувствах, его и без того красное лицо покраснело еще больше. Если бы не появление кареты королевской фельдсвязи, он мог бы рассчитывать на всепоглощающее внимание персонала станции. Свою обиду пренебрежением купец выразил потоком сдержанной ругани, которая завершилась обещанием, что "верноподданный нахлебник" не дождется от него ни сантима сверх положенного.
