Новый знакомец отпил немного пива из баклаги тут же, у ларька, окончательно подобрел и предложил Константину называть его Панцер. Дальше шли молча, минут пять, пока впереди не показалось здание ДК. Константин удивился. Он уже был здесь и убедился, что полуразрушенное здание закрыто и заколочено со всех сторон. Панцер подвел детектива к дыре в земле, подмигнул и предложил залезть в нее. Константин попросил Панцера быть первым и по праву хозяина показывать дорогу. Детективу очень не хотелось получить по голове одной из только что купленных бутылок. Панцер тащил покупки в рюкзачке, словно опасался, что новый знакомый бутылки отнимет.
Дыра в земле оказалась канализационным колодцем. Шли недолго и уперлись в стену. Панцер как‑то хитро, с переливами, свистнул, и сверху, из темноты, опустилась деревянная лестница. Поднялись наверх, прошли каким- то коридором, в темноте спотыкаясь о кучи мусора. Впереди мерцал огонек зажигалки, служивший ориентиром. А держал эту зажигалку, очевидно, тот, кто спустил им лестницу. И через секунду Константин оказался в огромном зале. Интересное дело! Снаружи ДК казался заброшенным и закрытым, а внутри шла своя, интересная жизнь.
Кто‑то щелкнул выключателем, и света стало немного больше. Константин огляделся. Действительно, «Рейхстаг», только после взятия советскими войсками в 1945 году. Интерьер бывшего ДК представлял собой жалкое зрелище. Словно здание взорвали изнутри.
Стены украшали огромные самодельные плакаты, изображавшие нацистский флаг: кроваво–алое полотнище с белым кругом посередине и черной растопыренной свастикой. По стенам также развешаны изображения птиц, в которых при некотором допущении можно было признать орлов. Неизвестный художник стремился не столько к сходству с натурой, сколько К тому, чтобы орлы получились пострашнее. В когтистых лапах орлы сжимали неизменную свастику.
Множество фотографий Гитлера и прочих вождей Третьего рейха украшали мраморные колонны внутреннего убранства ДК, отстроенного в крепком стиле «сталинского репрессанса». Со стен свисали флаги давно исчезнувшей Конфедерации Соединенных Штатов, которая провозгласила рабство краеугольным камнем своего государственного устройства. Рядом висели аккуратно сплетенные толстые веревочные петли, в количестве, которого вполне хватило для последовательного линчевания пары дюжин человек.
По скрипучему полу тут и там были разбросаны деревянные стулья. На спинках кое–где сохранились порядковые номера мест в зрительном зале. На полупровалившейся сцене громоздились ободранные динамики, лежало несколько гитар и высилась пирамида ударной установки. По углам разбросаны мягкие сиденья от раскуроченных диванов и автомашин. На сиденьях развалились несколько в разной степени нетрезвых парней и девчонок, совсем юных. «Детки» отчаянно много курили.
Зрелище, представшее изумленному взору Константина, более всего напоминало репетиционную базу какой‑то начинающей рок–группы.
Тут, это, пацаны наши репетируют, значит, — пояснил Панцер. — Играют они музыку «Ой!». Самый, значит, наш скиновский музон: Вам, старикам, это не понять.
Панцер! Морковь те в рот! — заорал кто‑то из угла нетвердым голосом. — Чё пугаешь народ? Мы тут свет из‑за тебя вырубать должны, торчим, как белый хрен у негра в жопе!
Глохни, Швайн! — примирительно бросил Панцер. — Я нам бухло припер… И закусь…
А это кто? — Владелец голоса в темноте переместился ближе. — Может, сам Адольф Гитлер? Здорово, мужик! Ты кто есть? А ну дай я тебя обнюхаю!
Рядом с локтем Константина активно засопели.
На мента вроде не тянет, но что‑то в нем от легавого пахнет, точняк…
Константин знал, что в таких ситуациях молчать нельзя. Секунда молчания — и навалится визжащая толпа. А затем его найдут где‑нибудь в окрестностях «Рейхстага», холодного, избитого и без одежды. И такой вот Швайн с завтрашнего дня будет щеголять в его куртке.
Я частный детектив, выясняю обстоятельства гибели Вадима Арсеньева. Не по собственной инициативе, а по просьбе Ольги, его девушки.
«Рейхстаг» погрузился в тишину. Глаза Рокотова- младшего немного привыкли к полумраку, и он уже различал лица скинов. Какие же все‑таки глупые дети! Выпороть бы их всех да развести по домам… Впрочем, а что там, дома? Пьяные родители, голодные братья да сестры, пустая жизнь…
